В тишине было слышно, как шумит народ за дверями зала. Тишина была неловкая, переживали то особенное, свойственное вообще деревенским людям чувство стыда за своего — а Илья был свой в этой ситуации перед чужими.
— Не базлай, — сказал ему Паня, — в другой раз послушаем Кокуркина.
Паня неуверенно взял поданный Ильей ключ: столь драматичен был жест.
— Ой, девки, занимайте места!
— Держи для наших первый ряд! — закричали кружковцы.
В зал ворвался народ, растекался по проходам, хлопал сиденьями.
На лестнице Антонину Сергеевну и Илью догнала музыка, подтолкнула в спину. Аккордеон захлебывался в румбе, саксофон выпевал камаринского, гитара через электроусилитель твердила что-то ритмическое, темп нарастал, звуки смешались в немыслимом акустическом месиве.
Музыкальное вступление закончилось. Голос Ногаева, усиленный микрофоном, произнес:
— Добрый вечер, дорогие друзья!
За кулисами Илья сел на ступеньку. Антонина Сергеевна стояла возле него.
— …На кладбище у могильной плиты рыдает человек, повторяя одну и ту же фразу: «Ты не должен был умирать! Нет! Ты не должен был умирать!» — доносился до Калташовой и Ильи голос Ногаева. — Прохожий участливо спрашивает: «Здесь покоится ваш отец или ваш сын?» — «Нет, здесь похоронен первый муж моей жены». А теперь, дорогие друзья, крепче держитесь за ручки своих кресел, чудо-лайнер совершает посадку в столице нашей Родины — Москве.
Оркестр заиграл марш «Здравствуй, Москва», марш перешел в «Подмосковные вечера». Ногаев продолжал:
— Вот мы попадаем в водоворот нарядной толпы на Красной площади, вот глядим на Москву с Ленинских гор, вот гуляем по бульварам. Шумит листва, влюбленные не замечают ничего вокруг.
Под вальс на сцену выбежали супруги Цветковы, он — в белых брюках и рубашке с короткими рукавами, она — в короткой плиссированной юбке и кофточке. Они исполнили танец, имевший налет романтического балета.
Ногаев вновь призвал крепче держаться за ручки кресел, и чудо-лайнер опустился в Риме. Канторович спел неаполитанскую песню под аккомпанемент оркестра.
Затем следовал скетч в исполнении Цветковой и Ногаева.
Илья спросил:
— Я был там смешон, на сцене?
— Еще немного — и побили бы.
— Ну, наши не дали бы…
— Они-то и собирались выкрутить тебе руки и отнять ключ. Им мешал Ногаев.
— Ногаев мешал?
— Ну да, он единственный, кто тебя принимал всерьез.
Между тем чудо-лайнер и вместе с ним жители Черемисок совершили посадку в нью-йоркском кабаре, где мужчины труппы в длинных париках и их партнерши в тесных брючках под песенку толстухи исполнили нечто вихляющее, а затем с непритворным равнодушием наблюдали, как Цветкова, закоченевшая, с голубой пупырчатой кожей, под мечтательную музыку снимала с себя парчовый лиф с глухим воротом, а следом и длинную юбку, высвобождаясь из нее медленно, как моллюск из раковины. Ритмически покачивая бедрами, Цветкова оставила юбку стоять в форме юрты.
Осталось неизвестным, продолжила бы Цветкова стриптиз или она уже достигла дозволенной худсоветом границы. Илья вышел на сцену.
Он сбил цветковскую юбку. Зал загоготал, заскрипели под ним связки кресел. Илья сделал жест в сторону оркестра, оркестранты потянули носами: не пожар ли? — и замолкли один за другим.
— Я хочу спросить у вас, — сказал Илья в зал напряженным голосом. — Как мы все связаны?
Илья попятился, увидев голую спину Цветковой. В середине зала загоготали, и зал подхватил гогот сконфуженными смешками. Антонина Сергеевна бросилась на сцену, схватила Илью за руку, потащила.
Оркестр ударил твист, перед ними завертелись, запрыгали, Антонине Сергеевне локтем поддели в живот: «Пошли вон, дураки!» Колыхнулся зал, потемнело, закачалась сцена под ногами, голый живот Цветковой расплывался пятном. Горячие руки, запаленное дыхание, быстрый шепот: «Бацай, бацай!», «Ребятки, живо их со сцены!»
Из зала кричали:
— Пусть говорит!..
— …Чего он перед концертом-то не выступил?..
В тени кулис Илья выкрутился из объятий Калинника. Наскочил на Ногаева, вырвал у него микрофон, закричал:
— Так мой дед для вас, как камень в воду? Ни следа?..
Мимо пробежали танцоры, обдав их запахами потной одежды и табака.
— Микрофон выключен, — сказал Ногаев, отобрал у Ильи микрофон.
Ногаев щелкнул микрофоном, протянул, уходя, Илье.
— Говорите, я возвращаю вам иллюзию безграничных жизненных возможностей.
Оркестр заиграл кубинский революционный марш. Раздался сильный молодой голос Ногаева:
— Наш лайнер приземляется на острове Свободы! Народ Кубы строит социализм, в одной руке винтовка, в другой лопата! И нет никакой силы на свете, которая помешала бы этому народу строить свое будущее, веселиться, любить, танцевать!