Рассказал Юрий Иванович, как в пятидесятые и шестидесятые годы наутро после званого ужина вестари навещали Веру Петровну с цветами. Пили чай; если маринист не успевал уйти в мастерскую, заходили к нему сюда, в кабинет, на несколько слов, отметиться, и возвращались в столовую. Кажется, salutatio называли римляне это действо, утреннее посещение дома влиятельного человека его друзьями и молодым окружением.
Допили глинтвейн, застолье распалось, ходили из комнаты в комнату с сигаретами, с бокалами в руках. Саша зашел в кухню выпить воды из-под крана, там пили чай Вася и Вера Петровна, исповедовались. Рухнули мои домыслы про тебя, Васенька, каялась Вера Петровна, возводила-то, возводила из важных для одной меня подробностей, из слов, из маленьких обид, растравляемых твоей постоянной невнимательностью, Вася.
В дверях кухни на Сашу налетел человек с красным лицом, в рубахе навыпуск, распираемой круглым животом.
— Ну, нашелся! — радостно вскричал краснолицый. — Повезешь нас.
Да, Саша взялся отвезти Васю в какую-то Баковку, потому за столом вина не пил.
— Мы едем в Баковку.
— Ну, ко мне и едем. Вася у меня живет.
Саша еще за столом гадал: кто этот шумный краснолицый человек, не своим казался, староват, дашь не меньше шестидесяти.
Ускользнув от краснолицего, Саша сидел в дальней комнатке, глядел на портрет молодой женщины. Цвет тонких реек багета, фон портрета, желтенький ситец платья, все это единство едва выделялось на желто-золотистых обоях.
— Подложные плечики, платочек в рукаве… первая красавица Уваровска, — заговорили за спиной. Краснолицый явился. Саша глядел на портрет. Маринист страшится за Веру Петровну как за девочку, его страх выдавал добровольное рабство.
— Разошлись вестари-то, — уныло сказал краснолицый. — Поехали, Саня, что ли…
Шел второй час ночи. Они побрели в кухню, налили чаю. Их не видели, Вера Петровна вспоминала, как встретила Васю на улице, он поглядел сквозь нее и пошел дальше. Теперь она понимает — не было ни заносчивости, ни эгоцентричной сосредоточенности на себе, была забота.
Вася кивал: было, было, глядел вдаль, как вагоновожатый, а теперь вот — как трамваем переехало… в полгода нажил привычку поводить головой да оглядываться, будто жду, что стукнут.
Чего они завелись, с досадой думал Саша, время переводят… бесполезные разговоры, было, сплыло, превратилось в труху.
Вася говорил о своих надеждах вернуться в партию и затем на большое дело. Оплакивал себя, из кризиса служебного попадающего в семейный кризис, а Вера Петровна стыдила его или, пристрастная к категорическим формулировкам и к цитатам, называла его пророком, который, предсказывая катастрофу, оказывается частью им расставляемой ловушки.
И вновь исповедь Веры Петровны, выговоренная со страстностью очистительного магического обряда. Вера Петровна каялась: не ценила, не верила, не знала Васю, предавалась самоуничижению, каялась в своей слепоте, предлагала власть над собой, стелилась перед Васей. Низкий протяжный голос обволакивал, завораживал, трогало даже ее выспренное «власть над собой».
Вышли, наконец, унося на щеках, на рубашках следы душистых прикосновений Веры Петровны. Шел третий час ночи. Запетляли по улочкам, вдруг краснолицый потребовал остановить, а когда Саша пренебрег его указанием, навалился сзади и вцепился в баранку. Вася помог Саше отпихнуть краснолицего и попросил остановить.
Саша сидел в темной машине, глядел. Они краем обошли пятно света, и тут же их черные головастые фигуры всплыли из-под стеклянной вахтерской будки. Она ярко светилась, как газовая лампа. Поднялся человек из глубины будки, подошел к двери. Медленно водил выставленными руками, впуская Васю и краснолицего. Затем вошедшие расположились в будке: краснолицый вытащил из-под стола табурет и сел в углу, Вася устроился за вахтерским столом. Вахтер отплыл к стене, там стал водить в воздухе руками. Распутывает шнур, догадался Саша, ставит чайник.
Он проснулся, когда флакон будки был пуст и светился слабее: светало. Саша вышел из машины, по краю жидкого светового пятна прошел к будке, заглянул в двери: на столе чайник, стаканы, разорванная пачка рафинада. Отошел, при свете будки рассмотрел на кирпичном воротном столбе медную доску с вычеканенными словами: «Специализированный комбинат холодильного оборудования». Услышал голоса, пошел вдоль рядка акации. Они сидели на перевернутом ящике, в сумраке слившись в нечто похожее на корявый пнище. Саша постоял, послушал, говорили о каком-то мастере, уплывает-де у них из рук золотой фонд.