Главный шлепал по столу пачечкой регистрационных карточек с кабалистическими знаками, обнаруженными новенькой в ящике стола под чешской бижутерией и заколками предшественницы, и гневно спрашивал: когда кончатся эти безобразия?
Опять аврал, переписывали карточки и ответы на письма, раскладывали по номерам архив. Отдел литературы со своими внештатными консультантами мучился до глубоких потемок: в отдел шла тысячная почта. Юрий Иванович, уходя, заглядывал к ним уже в пальто, с портфелем. Его встречали с намеком, шуткой, была у них такая: «Рукописи, как известно, не звякают». Бумажные развалы на подоконниках, на полках лежали здесь годами, впитали табачный дым, растертую, взбитую в пыль грязь, год за годом приносимую на подошвах; теперь на полу лежали бумажные груды отправленных было в архив писем с приколотыми копиями ответов. Новые ответы переписывались или подправлялись: в первый же день перерегистрации зашел главный и прочитал лежавший сверху в пачке ответ и нашел ответ грубым, вернее, копию ответа. Первый экземпляр ответа год как был получен автором. Главный заявил, что он, конечно, не может помнить того ответа физически, но пропустить такой ответ не мог, вероятно, в тот раз не он, главный, подписывал счет консультанту, и пусть пеняет на себя отдел литературы, если комиссия после проверки в своем отчете процитирует хотя бы одно подобное письмо.
Щипало глаза от смеси бумажных запахов, от едкого неонового света, смешанного с табачным дымом. Хороши же мы в конце дня, думал Юрий Иванович, глядя в лица товарищей. Его мутило, будто он отравился.
Жена велела одежду вешать отдельно, а белье не оставлять в ванной, настолько оно пропитывалось табачным дымом.
— Патологоанатомы говорят: после пятидесяти нынче у всех развивается рак, — отвечал Юрий Иванович, — только успеваем умереть от другого чего-нибудь.
Воткнув кулаки в бока, жена оглядывала Юрия Ивановича. Лишь ее оптимизм, считала она, в соединении с волей главного редактора удерживал скорбный дух Юрия Ивановича. Иначе бы он, Юрий Иванович, «сошел с поезда» и болтался бы у Эрнста на Селезневке. В самом деле, думал Юрий Иванович, сходные натуры моя жена и главный — чего не понимают, о том говорят: нету.
Однажды под вечер явился главный в темном костюме, с бледным помолодевшим лицом. За ним, на шаг отстав, шел заместитель с лицом именинника. Отчет журнала состоялся. Был трудный момент, но вывез материал о деде и внуке Гуковых, а дальше вперед со свистом — и прорвались. Знай наших!
Глава тринадцатая
Отдел надежности получил обратно две инженерские ставки, на одну из них зачислили Сашу. Стол ему выделили в комнате на первом этаже административного здания, где вечный ИО посверкивал оправой очков, немолодая женщина одной рукой придерживала ворот кофточки, другой рукой разворачивала «полотенца» с нитями цифр, а на столе ветерана чернела деталь с трещинами, сколами или износом посадочной поверхности, замещая самого ветерана, который поехал по рекламации куда-нибудь в Перерву.
В ящике Сашиного стола лежали несколько пачек вафель, и все тут; Саша продолжал работать как слесарь в бригаде, оборудующей лабораторию надежности.
К нему не то чтобы переменились, но заметно чаще стали спрашивать: дескать, тебе тут работать, сделаем как скажешь. Саша ходил за советом в аппаратный цех к технологу. Технолог не был смущен зигзагом в Сашиной заводской судьбе — ведь, по его предвиденью, Саша должен был отщелкать десяток операций в аппаратном цехе, стать технологом и т. д., а вместо того инженерная должность в отделе надежности, когда отдел разворачивается в лабораторию. Теперь технолог, надо понимать, выстраивал для Саши новую лестницу к должности главного инженера завода.
Сдружился Саша с мастером из тележечного, худым парнем с нежнейшим детским румянцем на щеках. Они встречались ненадолго и легко расставались. Мастер приходил в перерыв, подсаживался к бригаде монтажников, сбившейся кучкой на солнечном пятне под окном. Грелись, кто-то нибудь повторит принятую здесь шутку: «Погода шепчет, бери расчет». Бригадир шевельнется: пора. Возвращались к рабочим местам, материя спецовки хранила тепло мартовского солнца.
Бывало, мастер, проходя мимо по делам своего тележечного цеха, останавливался возле Саши или присаживался на корточки и рассказывал, что они делали с Леней Муруговым в прошлом году. Плох средний узел в электросекции — меняли конструкцию; там крепеж вылетает — создавали особый клей в сотрудничестве с ЦНИИ транспорта, новые материалы применяли. Вскочив вдруг, мастер уходил. Навещал его и Саша в сумрачном и грязном тележечном цехе. Если мастеру было не до него, уходил, не обмолвившись. Они дорожили этой взаимной доступностью, открытостью.