Силились Юрий Иванович и главный направлять разговор, заговаривая о молодежи на стройке и молодежи городков, подмятых индустриальными гигантами. Разговор слабел в расхожих словах. Подавали друг другу спички, благодушно пыхали сигаретами и прихлебывали остывший чай, стенографистки поднимали головы, но вылетало «перекос планирования» или о равнодушии министерств к соцкультбыту, к текучести рабочей силы, и поехало, пошли наперебой бросаться словами через стол.
Закончили около шести; гостям из областей Юрий Иванович отметил командировки до понедельника, пусть погуляют по Москве, с тем и назначили «круглый стол» на пятницу. Вернулся в кабинет главного измочаленный, чувствуя, как пусты глаза. Стенографистки разбирали свои листки. Главный, не остывший, говорил Юрию Ивановичу «вы», что означало у него недовольство, поведение Юрия Ивановича как ведущего оценил невысоко: не смог заставить даму из Миннефтепрома или кого-либо из ее рати внятно сказать об ответственности отраслей за воспитание молодежи, о соответствии задач стройки и отдельной жизни; когда же главный запонукал Юрия Ивановича записками и разговор кое-как повернулся, вроде стал содержательнее и надо было наседать, тянуть за языки, удерживать разговор в русле темы трудовой нравственности, Юрий Иванович позволил «гудуну» и «большухе», так главный называл начальственную даму, спустить разговор на просчеты плановиков. Разве в своей третьей, в четвертой ли записке главный не писал о качественном строительстве? Юрий Иванович, оглядываясь на стенографисток: выволочка при чужих людях, отыскал среди разбросанных листков записку главного: «Ближе к П-пр». Что означало: «ближе к решениям партии и правительства»? Разве он после записки не взял разговор на себя и не процитировал решение Политбюро о совершенствовании экономических отношений между отраслями? Оказывалось, главный писал о программах профессионального образования, вот куда надо было направлять разговор. Но перед П закорючка, тыкал пальцем Юрий Иванович, он расшифровал как Р — решения.
— Ну гляди, если сумеешь это место высветить и прокомментировать, стало быть, сумеешь сварить большую кастрюлю супа из маленькой кости, — перешел главный на «ты». Его благодушию Юрий Иванович не верил: месяца полтора назад главный как бы между прочим сказал, что собственные материалы Юрия Ивановича и материалы его отдела теряют задор, мускула в них убавилось. Когда такое заявляет главный редактор, человек тридцати пяти лет, сотруднику сорока пяти лет, считай, тебе сказали, что ты староват для молодежного журнала.
— Если бы ты удержал разговор на теме «Труд как категория нравственная», можно было бы считать, мы неплохо сработали, — продолжал главный примиренно, однако его «можно было бы» обещало в будущем «мутоту», т. е. мучительные переделки материала, варианты, правку в гранках и правку в верстке, давно, при переходе на фотонабор, запрещенную, однако главный черкал местами почем зря, так что рублей по двести с номера выплачивалось типографии за перебор, и обещало выговоры на планерках и сбавленную премию, если номер опаздывает с выходом. Память у главного на такие ситуации замечательная, помнит подробности выхода номера пятилетней давности.
— Я записку тебе прислал… А ты нет чтобы бросить на затравку факты — или ты их не набрал в командировке? Ты толковал про своего деда, про сталь.
— Ну, про сталь-то… метафора… О деде не говорил, говорил о кузнеце.
Стенографистка по знаку главного вытянула листок из пачки, сказала:
— О кузнеце… дальше про сталь для топок.
— Топочная сталь, — поправил Юрий Иванович. — Пластична, стойка против коррозии, малая склонность к старению. Выплавляется, как спокойная сталь.
— Ох, пермяк-чудак! — главный потянулся, уперся пальцами в плечо Юрию Ивановичу. Затем резко согнул кисть, так что Юрия Ивановича мотнуло от сильного толчка. Бытовал и у них в костромских школах этот прием, как и в уваровских, могущий обозначать и приветствие, и вызов, и расположение. — Знаю ведь, что выберешься.
Ушел главный, на ходу возил сырым комком платка по распаренному лицу, по шишкастому лбу, ушли стенографистки. Юрий Иванович перебрался в свою комнатку, сел, откинулся. Через дверь видел, как уборщица, блестя очками в сумрачной глубине коридора, трясет корзину над бумажным мешком.
Расслабиться он не успел, приемы аутотренинга не брали, а стало быть, нечего терять время. Из грудки отдельской почты Юрий Иванович вытянул конверт с видом Телецкого озера. Писал Петухов, товарищ по журфаку МГУ.