Слух о том, что молодой Лидер погиб при исполнении сменились на слухи о том, что его ранения смертельны, и ему осталось день-два от силы при поддержке местных светил медицины. Юнис была бы хреновым разведчиком, если б не выяснила подробности. В ближайший час она уже была в Эрудиции, обнаружив себя под дверью спецпалаты и споткнувшись о досадную преграду в виде двух рослых охранников.
Работа спасала. Привычная деятельность держала в узде, пока она методично опрашивала взводных и с риском для собственной головы копалась в коммуникаторе Макса. Юнис держалась, пока не тормознула у здания больницы, вхлам раскроив бампер о высокий бордюр. Сейчас же она была готова крушить эти белые стены и раздирать глотку в голос. Эрик не может умереть. Он не имеет права оставить фракцию. Он не имеет права оставить её. Юнис поняла это слишком поздно.
========== 4.3. ==========
Благодаря новым разработкам яйцеголовых в синем шмотье и без того не смертельная рана затягивалась быстро, но не мгновенно ― свободного времени было выше крыши, потому в пустую голову лезло всякое дерьмо. Созерцание стерильно-белого потолка палаты весьма тому способствовало.
Эрик помнил себя с трёх лет. Помнил, что с детства любил играть в солдатики, даже не представляя, насколько эти игры близки к его будущей профессиональной деятельности. Десяток жестяных фигурок — одно из редких напоминаний о довоенном прошлом, вручил ему отец перед тем, как исчезнуть за Стеной по неизвестным ему причинам. Позже мать стала запирать коробку с солдатиками на ключ, вместо них выдавая ему хитрые головоломки и приглашая домой педагогов по самым передовым методикам развития. Она старалась слепить из него гения. Гений из Эрика не получался.
В ход пошло манипулирование — мать водила у него перед носом ключом от железного ящика, где прятала его «неумные» игрушки, заставляя выполнять непосильные для детского ума задачи. Он лез из шкуры вон, чтобы завоевать её одобрение, но она лишь морщила нос, видя его результаты. Средние. У гениальной матери не мог родиться середнячок.
Солдатики за массивной сейфовой дверью манили больше. Эрик выбивался из сил, швыряясь в неё кубиком Рубика и шахматной доской по очереди, на что мать вынесла вердикт: «Посредственность. Весь в отца», посоветовав собственному сыну к шестнадцати годам выбрать другую фракцию и не позорить её.
Эрик до скрипа зубной эмали не любил себя жалеть, но иной раз накатывало. Странное ощущение, будто со стороны смотришь на всё это дерьмо. Ему было до одури жаль того мелкого пацана, которым он когда-то был. Беспомощность, одиночество, равнодушие, заоблачные требования и нервные срывы. Как только у него не поехала крыша от такого насилия над мозгами? И Юнис такая же блондинистая сука, которой отчаянно плевать. Выше головы ради неё прыгает, а она, блять, мученицу из себя строит. Какой-то замкнутый круг, где его раз за разом нагибают чёртовы бабы. Пошли они все нахер.
Эрик весьма удивляется, когда за дверьми раздаётся громкое «Отойди, а то башку сверну!», знакомым до звона нервов голосом, который, как насмешка, вылез из его подсознания вслед за воспоминаниями. Дверь распахивается настежь, и в палату влетает, пропахав носом пол, сотрудник безопасности больницы. На пороге стоит взмыленная Юнис, трёт покрасневшие костяшки на левом кулаке, её глаза полны влаги и дышит она по-собачьи через раз. Сзади мнётся второй охранник, недобиток из потока двухгодичной давности, отправленный стеречь анализы и пробирки в Эрудицию из-за весьма сомнительной профпригодности ― парень едва прошёл инициацию. Эрик отрывисто кивает ему, чтоб закрыл дверь с той стороны. Первый успел выползти самостоятельно, зажимая двумя худыми, музыкальными пальцами расквашенный нос. Слабачьё.
― Мне сказали, что ты…
Юнис кашляет, прочищает горло, зажатое скользкими щупальцами слёз, хватается ладонями за шею, пытаясь унять режущую боль в глотке. Её ощутимо трясёт, и она едва не бросается к койке, когда Эрик с усилием, но принимает сидячее положение.
― Помер? Хуй вам, не дождетесь! – он хмыкает, натягивает на лицо фирменную ухмылку аллигатора, а в глазах лёд, поломанный на кусочки. Эрик устал отмахиваться от неизгладимых впечатлений детства и юности.
Во времена неофитства на него покушались трижды. Два раза пытались сбросить в пропасть — он отбивался, в третий просто и подло задушить подушкой в казармах — тогда его спас случай, как и в этот раз. Нож прошёл по касательной. Значит не время подыхать.
— Зачем пришла? В последний путь проводить? ― он уже откровенно глумится над ней, трясущейся не то от злости на чужие длинные языки, не то от неотвратимого ужаса потери, которой не случилось. Она знает, что дожить до старости в их фракции невозможно, но от мысли, что она может пережить своего Лидера, сердце готово остановиться. Эти долгие два дня Юнис закрывала глаза и под сомкнутыми веками, в алом тумане крови видела его лицо. Бледная, безжизненная кожа, обтянувшая заострённые скулы, татуировки, въедливо-чёрные на белой шее, словно следы костлявых пальцев смерти, сухие, шершавые, как бумага руки, которые больше никогда не обнимут её. А ночами сон не шёл к ней, Юнис просто боялась закрыть глаза.
Она открыла рот, но слова застряли в пересушенном горле, а сквозняк из распахнутой с грохотом двери вымел из её головы последние мысли. На пороге стояла Джанин Метьюс собственной персоной.
― Что здесь происходит? Кто она такая?
Приказной, властный тон дробится на визг, отражаясь от стен палаты. Юнис хочется встать по стойке смирно перед этой женщиной, один вид которой выносит к чертям всё самообладание, а Эрик лишь кривится и взмахом руки просит её «убавить звук». Метьюс на этот нахальный жест лишь губы поджимает.
— Она моя. Руки убрал! — командует Эрик, видя, как к Юнис шагает один из сопровождающих Джанин. Всё ещё «Моя», несмотря на разлуку сроком чуть больше месяца, и Юнис готова безоговорочно согласиться с каждым его словом, сказанным в её сторону, лишь бы он был жив и здоров. ― Ну, здравствуй, мама.
Метьюс бросает на блондинку-Бесстрашную оценивающий взгляд, кивком головы отсылает охрану прочь из палаты. Юнис лишь молча глядит на обоих, не в силах поверить, что это возможно. Эрик никогда не говорил ей о своей семье и о причине перехода, и она, кажется, отчасти его понимает. Властную суку не терпят ни в одной из фракций — слишком многих она нагнула и слишком многие вынуждены заискивать перед ней, но устоявшийся порядок никто изменить не в силах.
— Здравствуй, Эрик. Надеюсь, тебе здесь удобно?
― Интенсивная терапия, шикарная палата, при условии, что с моим ранением справились бы и врачи Бесстрашия. Я, конечно, круто отдохнул, но зачем весь этот спектакль?
Он почти не сомневается, что его весьма эрудированная мамаша не зря раздула из этого трагедию так, что слухи о его якобы предсмертной агонии дошли до Бесстрашия и до Юнис в частности. В приступы материнской любви Эрик не верил. У неё всегда на всё свой расчёт. Ему понадобился не один год, чтобы удостовериться в этом и свыкнуться с таким положением вещей.
― Ты так и не научился вести себя по-человечески.
Джанин коротко вздыхает, закрывает глаза, моментально возвращая себе привычное хладнокровие. Эрик — единственный из живущих, кто может выбить её из колеи, единственное провальное предприятие в жизни безупречного Лидера Эрудиции.
— Твой сын стал лидером фракции силовиков, и ты решила наладить родственные связи? Весьма дальновидно.
— Жаль, что ты никогда не имел этого качества, ― Метьюс подачу умело отбивает, прохаживается вдоль палаты вперёд и назад, отряхивая с идеально выглаженной юбки невидимые пылинки. — Я хотела узнать твоё мнение.
― Я не буду ставить на своих людях эксперименты.
Юнис едва ли понимает предмет их беседы, но этот резкий тон своего Лидера она знает лучше, чем знает его Джанин Метьюс. Если он принял решение, то свернуть его с выбранного пути невозможно. Несмотря на огромную пропасть между ними, Юнис отчётливо видит в нём её стальной взгляд и упёртый нрав. Кажется, теперь ей легко сложить два и два и сопоставить факты. Не нужно быть эрудитом, чтобы это заметить, они оба слишком похожи, два Лидера двух разных фракций, родные по крови, но совершенно чужие друг другу люди.