Здесь и встреча с матерью Иисуса Христа, и три его предсмертных падения, и последнее сострадание к его земной ипостаси, когда юная Вероника осмелилась омыть кровавый пот с его господнего чела, и последнее обращение в дщерям человеческим, и, и, и.. А во всём этом путь крови Иисуса выросли со временем розы… Кровавые, красные, неискоренимые…
По сих пор старые легенды гласят, что неверующие никогда не узрят этих рос, а пот верующие… Странно, я – не православный, узрел эти розы… И был поражен их обилию… Они не были большими, Они не росли, подобно сорной траве. В каждой было какое-то особое земное величие, а ещё они пахли… Тонко и вечно, без надрыва и экзальтации.. И скорее напоминали даже не розы, а извечные украинские «катеринки»!
14 остановок, более, как мне тогда показалось, 200 кустов – незримых и вечных…
В черной темноте пассажирского лифта я видел только отблеск лиц отчаянных чиновных подлецов, под которых и конституция писана и управы народной нет… Вот такая линия сцепления створок, вот такая Виа Долороса…
В почти кромешной кабиной темноте я видел скошенную линию сцепления створок, случись отвориться которой, и вышел бы я в ином инореальном мире Отечества, в котором Виа Долороса вела бы в светное завтра, которого у нас сегодня уже просто нет. Его отняли, разграбили, отобрали, обратили в бег в никуда…
На этой ноте следовало бы остановиться, но… Уже на выходе из парадного нос к носу встреча с психически больным ксенофобом, скорым на рукоприкладство… Блажь инореальности из башки выкисла.
Тронет хоть пальцем – ответно проломлю голову. Хоть и ценою внезапно оборванной жизни. Кисло здороваемся… Он уже не забудет два моих привода его к участковому и в райотдел, а уже точно знаю – однажды нас сможет рассудить только смерть.
Его психическая нестабильность регулируется только по коду 1033, и только при подтверждении участкового… Но прежде будет последняя кровавая нестабильность, уже нерегулируемая никем. Разве что газовым баллончиком с перечным газом… Так и живём… на своём Крестном пути.
19.
Последние сугробы-далматинцы лениво сжевывает апрель… Как и природе физических элементов, так и природе людей существуют быстро живущие частицы электромагнитных полей, частицы миров человеческих…
У последних особо странное свойство – своим особым мироповедением катастрофически старить как отдельные вещи так и целые эко системы – с семьями, госучреждениями и всяческими воинско-прокурорскими и корпоративными подразделениями…
Вся эта хмурь от корки до попки в этот мир явлена не случайно… С такими особыми людьми приходиться считаться. С ними одинаково сложно пережить встречи и расставания. И, главное, ритм жизни у них однозначно иной!
С такими людьми приходиться считаться, как с особыми элементами окрестного мира. И не будь вы даже сибаритами, но если только вы поднесёте к ним некие гипотетические счетчики измерения плотности слоёв прохождения человеческой жизни, они тут же начинают грозно пощёлкивать и тупо зашкаливать…
От таких людей, при возможности, нужно сразу отодвигаться – где только одними иллюзорными границами, а где и настоящими огромными акушерскими щипцами, и жить себе понемножку на собственном ритме жизненной интенсивности, без оглядки на их набухающие гроздья особой и ни в жисть более неповторимой значимостью.
Не смотря на неё, эти миры способны неожиданно громко и мыльно взрываться и разносить всё вверх тормашками, не оставляя после себя даже озоновых либо криптоновых микросвечений на даже на мишурной авансцене окрестной жизни.
Пи-мезоны после этого не наблюдаются и свечения кимберлитовых трубок после подобного рода аннигиляций тоже отсутствуют напрочь. Лёгкий выхлоп и нет героев, а с ними и всяческих эпитафий по типу той, которая начертана на могиле одного эсквайра словами самого Роберта Бернса:
Склоняясь у гробового входа,
О, Смерть! – воскликнула Природа.
Когда удастся мне опять
Такого олуха создать….
Всяческие пикировки здесь обычно бесполезны – и до, и после оного озвучия…
…Утро же начинается с отвратительно отварного картофельного пюре. С пюре у меня также, как и с людьми, отношения крайне неровные… Я люблю не варить картофель по-украински, скупо едва прикрытый крутым кипятком.
Такой картофель, чуть взбодрённый неким подобием, условно говоря, городского сливочного масла, такой, с позволения сказать, почти что сельский пюре, где скупость с водой очевидна – ближайший колодец нынче за добрых полкилометра, – обычно в горло не лезет.