1.
Весь стану сед, хоть головою рыж – мои стихи умчат меня в Париж,
и там без зла за прошлое своё я съем за ланчем праздное враньё.
Я съём на ужин прошлые грехи - в них столько лет мочалились стихи,
в ни столько обетованных чудес, которые шли злу наперевес.
С которыми и мучился, и жил, иной судьбы, увы, не заслужил,
был не продажен, пил за кое как, всю боль судьбы зажав в один кулак.
Но время шло, и вот я говорю: Париж, Париж... Я Киев свой люблю!
Этой весной женщины выразительно рыжи. Накал их причесок зашкаливает, воспламеняет… Мальчик-стажер с бронзовым бейджем вышел из отделения банка со своей рыжеволосой наставницей. Покурить…
Делай как я, словно бы говорила живущая в наставнице рыжая бестия, - делай как я, делай как я… И затягивается в апрель откровенным мартовским сквознячком…
Мелкая рябь снежных луж стремиться в уличный водосток, пытаясь сорвать небрежно наброшенную на плечи рыжеволосой наставницы шубу из недорогой неброской синтетики, под которой зябко скрывается нарочитая прокуренность последней зимней снежинки…
Не делай как я, дружок, сослужи мне службу, обогрей и обласкай меня, приюти в сердце своём и выровняй слабый тревожный пульс безверия и вчерашней мартовской неудачи…
А я тебя за это прикручу к апрелю рыжими завитушками внезапного счастья, недолгого, как вся эта капель-канитель… Динь-дон, на день, на два – пастель, на три постель… И снова тень… Затяжкой – ночь и снова врознь…
Мальчик-стажер с бронзовым бейджем чуток… Он и не курит, а только прикуривает от неустроенности молодой кураторши тонким окоемом заиндевевших губ недавнего девственника… Затяжки плен на целый день…
2.
…Бейдж целого дня начертан на коленопреклонных чёрных сугробах – таять… Снег в восковых рыхлых завитушках жировоском зимнего времени оплывает нежарко в городской водный коллектор.
Холодный оргазм ледяного семени последнего обильного снегопада разжижает весеннее солнце. От этого разжиженного семени холода уходящей зиме уже не зачать.
Остуженные ливнестоки ещё не закипают натружено, как это происходит в пору летних дождей, а только урчат не по-русски с каким-то жадным восторгом захлёбывая ещё недавнюю рыхло снежную жижицу. Затем примораживает. И так день за днем. Спешить вроде как и некуда. Весна запоздалая.
В полупустом микробусе марко: к чему не прикоснись – вечная липкая полу-грязь. А под ногами – монеты. От римских талеров до неоукраинских полтинников.
Талеры – от обувных разводов, а полтинники от водил. Посыпают себе удачу, маркируют транспортный баблоид, как иконы над ветровым стеклом маркируют от аварийного и всякого прочего дорожного блуда.
От половых полтинников до надветровых икон – полная экипировка. Стал быть пора ехать, пора в путь. Впереди вновь дорога…
3.
…Снег ещё тает, обнажая троещинскую Арктиду. Атлантида из луж, в которых уже читается светлое апрельское завтра.
А пока – удар речи! Какое роскошество. Венок из слов в голове разрушается о шквал утреннего скандала. Где-то за стенкой привычная перебранка: повседневный коуч всяческих недомерков засрал работодательное поле заказчиков.
Какие только бездари туда нынче не лезут! Духовные и профнедомерки рвут на себя работодательное одеяло с кровью. И безвольные заказчики вынуждены соглашаться… Много не просят, толком не делают, стыда не ймут и прут бездарными ратями татей…
Отбиваться работодателям некогда, да и незачем. Они отвечают спешными локаутами по зарплатам. Теперь просто профессионалам делать на этом шагреневом рынке нечего… Скандал за скандалом и документы на выезд. Пребывать в стране недомерков становиться непереносимо….
4.
– Знай, Захарка, – улица знахаркА: за семь вёрст проведет да к погосту сведёт. Брось ей лыко, чтобы не было крика, брось ей хлебушка корку, чтобы не было горько. Выпей рюмку – не больше, чтобы не было горше, чтоб не спать подзаборно, помни слово: Довольно!
Чур, тебя, Сатана! Выметайся сполна! – тонко завыла городская кликуша Зинка, рот как корзинка, спина как горбыль, вешняя пыль…
Вот тебе и Экспонада… Строили с роскошеством. Экспонировать пытались рваческий капитализм, да шибко мелкой оказалась киевская потребительская корзинка. Кликуша Зинка и та бы с голоду сдохла, если бы не нищенствовала всячески по вчерашним складским сарайцам советской власти, а сегодня приходам православным на самом загривке-взрытии Подольского спуска…