– Водитель, у вас воздух в салоне, хоть святые образа выноси, а ко всему я после бронхита, а у вас страшный сквозняк!...
В это время кто-то на заднем студенческом кондачке ехидненько и бодренько затянул:
• Средь шума и гула портянкой потянуло,
а старый профессор одел противогаз!
– Какого гребанного рахита ты так тормознул, мудрак в доску туевый! – орут уже все в финале, перемешивая теткин бронхит с жиганскими костылями – отчего-то серыми и синими, над ними разливается свежий запах предгорной крымской мулы и спертых троещинских аборигентских подмышек… Так могут пахнуть только здешние автохтонцы и их пришлые на майские празднества приятели из мариуполей и кацапетовок всяческих….
- Да ты форменная амеба, водила, - повторно взвыл жиган на синих костылях, попутно преломив почти пополам серый костыль приятеля, отчего того словно обухом пригвоздило на жопень к заднему полу прямо на пачку отсыревших от испуга сигарет и дохленькую мобилу..
- Бедолашный, - охнула устрица в перманенте, - ты часом не уссался?.
- Во дура-то, греби, а то памперсы заменю! Чекушка у меня прохудилась в заднем кармане. Вот и тема… Ни водчонки, ни костылька…
– Не дрейф, выходим! Я тебе свой костыль одолжу. И карман от осколком очистим, и снова нальем… Но уже вне бюро неустройства. С этим от винта…
Жиганы и устрица выгребают…. За ними медленно и фасонно пытаются выйти очередные тинейджерские Он и Она. Эти сосались на заднем сиденье исключительно на зеркальное отражение у водилы….
– Пошевеливай хрустиками ссыкунок, и впредь не лез к бабе в маршрутке, пока не решен квартальный вопрос, - провожает его достаточно громко озверелый водила.
– Сам ты гундос через мля-мля на три мля-мля-мля сразу. Я тебя ещё достану, пердун!
– Соску свою вместе с собой забери, - говорит уже чуть не про себя обиженный водила сквозь зубы.
Теперь вымелись все – трахаться, трудоустраиваться, бухать вместо недотрудоустройства, и приносить вороха справок о своей жужельности и чрезмерно не для работы жопости… Вот и все трудовые резервы. Водила сплюнул… Дрянь дело возить таких… в никуда….
Ну, вот вроде бы Троещина кончилась. С двумя «фокстротами» и тремя «лисьими норами», которые уже успели отложить свой отпечаток на всех. Примета же у водил маршруток действительно странная – сбросить весь мельчак мелочевки под первую большую купюру, и изворачиваться всяко от пассажиров ещё целый маршрут. Вот уж точно – отдай жену дяде, а сам ступай до бл@ди…
Очередные Он и Она… Цепко обнявшись, нарисовались на задней подножке микробуса. В свои икристых шестнадцать на всём протяжении пути следования маршрутки от станции скоростного трамвая на проспекте генерала Ватутина до самой Петровки они слились в цепком тинейджерском чмоке столь органично, что уже никого собой не шокировали, и никому притом не мешали.
Их резиновая страсть – временами неистовая, местами почти неземная, но чаще шедшая не дальше театрального фойе давалась им легко и бесшабашно во всем мыслимом спектре – от пылкого эротизма до мелкого снобизма, от стебного эпатажа до бесбашенного беспилотного лицедейства, доступного всем пассажирам микробуса.
Все последующие двадцать минут от времени посадки до высадки они пробыли в положении плотно прижатых губных полостей в схватке сочного поцелуя на манер особого тутти-фрутти с запредельным прищуром на сонную публику, беспристрастно наблюдавшую ответно за ними в образу некой обертке вялого общественного времени.
Сами они, окрестные пассажиры, давно уже с потрохами перемяли с мёдом и патокой свое собственное тутти-фрутти, и отныне, сколько не говори им халва – от этого у них во рту уже вязко не будет…. Потому что нет уже у них стволовых клеток безбашенных малолеток и сладкой эндорфиновой химии обыкновенного чуда чуть простовато-ляповой и нервозной синдроматики первой любви на одном из последних городском спальном районе.
Троещина давно за спиной. Остановка Овруцкая. Выхожу в жизнь.
27.
Люди уже не шикуют и не принимают радостей жизни, а только изворачиваются РТ её повседневных подлостей и развесистых пендюлей. Но от этого она становиться только всё подлей и подлей.
Но однажды вся эта бесконечная река подлостей окончательно перехлестнет через край и погребёт под собой весь этот мир с воистину бесчисленными троещинами, со всей военщиной и деревенщиной.
И мы не увидим небо в алмазах, а только бесчисленные малохудожественные мазки сиюминутного дерма на заскорузлом прежнем г@вне с местечковыми подражаниями американским Полакам со скисшими мохитами и домашними паразитами.