Странное место. Здесь, казалось бы тридцать да три торговых лавки, да местная росторгуевская жевательная. А в ней и места уютные по типу искусственной улицы, и лица у официанток сельских культурные. Рта бы им только не открывать… Потому что как только отворят эти хляби услужливости, как тут же вынесут мозги наценками на свою местечковую услужливость. Прямо хоть в койки клади… Штабелями.
Нет, иду сам… Брожу между ценниками как между некими произведения безыскусного бродячего каллиграфа… Цены за сто грамм. Картофель сто грамм. А порция – 220 грамм женская либо 280—320 грамм сытная. Есть еще и студенческая от 160 грамм. Но даже при такой малости при шести отпускных гривнах от девяти с полтиной до 14 гривен. А мы ещё и не ели… То же с супами, щами, борщами и всякими кремозёмами…
И какой только земеля-зяма сыскался с каким бухгалтерским симбиотом в раненной голове точно не киевской… А уж порцион точно из единорога…. Тем бы рогом в зад тому зяме… Заму по изначальному беспределу без права на выживание…
5.
Питаемся по прафику… Такое у нас есть правило – если не поесть, то вкусить нечто приятное… То есть по выездному трафику, когда в городе не пообедаешь… То хотя бы оттянуться…. Одним словом, по прафику.
Десерт абрикосовый с заливным желе и сливками в шоколаде, кофейно-молочный модерн-токин, как только сие после не назовут и 300 грамм львовского пива… Не густо, но забито на ущербность обстоятельств, и с этим – всё путем…
Очень хочется пить… Хлопнули по глотку пива из одного на двоих бокала. Присели… Кофе-брейк… Хрен… Подбежал на паучиных ножках охламон в некогда корпоративном костюмце изрядно мрачного цвета и в такой же куртице, и хлоп флайер, мол, пользуйтесь услугами отрывного поезда Хундай во все концы республики.
Наваждение, ни в Одессу, ни во Львов, ни в Харьков, ни тем более в умалишенный авторитарный Донецк нас просто не тянет. Там такие же проблемы, к тому же – провинция. Со своей серостью, дряблостью бабла и выпуклостью местного плебейского авторитаризма…
Но паучье отродье ловит мое недоумение и мгновенно по-шулерски переворачивает сей бегунок полезный. А на обороте уже вовсе не флайер, а чисто челобитная… Мля… Да с каллиграфической востребованностью уличного нищенского цехового шалмана.
Я, Куртюгов Григорий Евлатович, инвалид второй группы по природному отсутствию речевых и слуховых навыков прошу вас оказать любезность и подать пищей и деньгами…
Ах, ты глядь подколодная, на хрен, - говорю я в сердцах и паучье отродье без слуховых и речевых рецепторов тут же на выхлест подбегает и цепкой ручонкой тянется за флайером. Не препятствую, а просто разуваю глаза.
Охвачены и давятся все в трехконфигурационном зале – и в зоне кафе, а в зоне ресторации, и в зоне променады. Сукко окучил всех… А над всеми поднимается как на взвинченных лысо смотрящий с ненатруженно буйволиной шеей с вращающимся перископом далеко не рыхлых хрящей.
Ах вы, сироты, судя по Евлатовичу, луганские… Что же вы там у себя на родине так не дожрали. Тупо и медленно реагирует Киев. Из-за дальнего столика встает огромный набыченный мужик. Глаза его налиты кровью. Он нарочито выходит из зоны столования, но смотрящий уже начеку.
В зоне питания остается семья набыченного мужика. Смотрящий подрывается, перескакивая через полутораметровый барьер. Поздно. Быкообразный сминает его за шиворот и бьёт носоком в полость рта. На полу кровь. Смотрящий сжимается ужом и метко получает носоком в позвоночную область. Второй и в последний на сейчас раз.
В это время виртуозно паукообразный хмырь привычным спешным образом собирает со столов флайера… Мы выходим. У рыхлолицей рыжеволосой девушки на глазах страшная обида и невольный отпечаток ужаса. Ей просто не дали сегодня по-человечески пообедать тем немногим, чем она сумела себе позволить в небольшой обеденный перерыв.
Проходим мимо кровавой лужицы… Ни свидетелей, ни пострадавших. Город пружиной. Останься такой лежать да ваньку_валять – добили бы посторонние. Люто. Киев себя не прощает…
6.
Из царского сиротского дома в украинский сиротинец переброшена ось времени… С кадетским отрочеством просто совпало… Гуляка, гурман, бузотер, ловелас, путешественник, мушкетер в духе Дюма… Гурман. И тут же, сказывали, ловкий молотобоец. И по имени Сашко. А того звали Санятко, Санечка, Сашка… И даже Алексашка, прежде чем высловить по полному имени – Александр.