- Едике, алло, Едике,- просипел Шаймерден, дежурный по разъезду,- ты слышишь меня? Отзовись!
- Я слушаю! Слышу!
- Ты слышишь?
- Слышу, слышу!
- Как слышишь?
- Как с того света!
- Почему как с того света?
- Да так!
- А-а... Стало быть, старик Казангап того самого!
- Чего того самого?
- Ну, умер, значит.- Шаймерден тщился найти подходящие к случаю слова.- Ну как сказать? Стало быть, завершил, того самого, ну, это самое, свой славный путь.
- Да,- коротко ответил Едигей.
"Вот хайван* безмозглый,- подумал он,- о смерти даже не может сказать по-людски".
* Хайван - скотина.
Шаймерден примолк на минутку. Микрофон еще сильнее разразился шорохом, скрипом, шумом дыха-ния. Затем Шаймерден прохрипел:
- Едике, дорогой, только ты, того самого, голову мне не морочь. Если умер, то что ж теперь... У меня людей нет. Чего тебе понадобилось сидеть рядом? Покойник, того самого, от этого не подымется, как я думаю...
- А я думаю, понятия у тебя никакого нет! - возмутился Едигей.- Что значит - голову не морочь! Ты здесь второй год, а мы с ним тридцать лет проработали вместе. Ты подумай. Среди нас человек умер, нельзя, не положено оставлять покойника одного в пустом доме.
- А откуда ему знать, того самого, один он или не один?
- Зато мы знаем!
- Ну ладно, не шуми, того самого, не шуми, старик!
- Я тебе объясняю.
- Ну что ты хочешь? У меня людей нет. Что там будешь делать, все равно ночь кругом.
- Буду молиться. Покойника буду обряжать. Молитвы буду приносить.
- Молиться? Ты, Буранный Едигей?
- Да, я. Я знаю молитвы.
- Вот те раз - шестьдесят лет, того самого, советской власти.
- Да ты оставь, при чем тут советская власть! По умершим молятся люди испокон веков. Человек ведь умер, а не скотина!
- Ну ладно, молись, того самого, только не шуми. Пошлю за Длинным Эдильбаем, если согласится, то придет, того самого, заступит вместо тебя... А сейчас давай, сто семнадцатый подходит, готовь на вторую запасную...
И на том Шаймерден отключился, щелкнул выключатель переговорника. Едигей поспешил к стрелке и, занимаясь своим делом, думал, согласится ли, придет ли Эдильбай. И обнадежился, совесть-то есть у людей, когда увидел, как ярко засветились окна в некоторых домах. Собаки залаяли. Значит, жена тревожит, поднимает боранлинцев на ноги.
Тем временем сто семнадцатый встал на запасную линию. С другого конца подошел нефтеналивной состав - одни цистерны. Они разминулись, один - на восток, другой - на запад...
Был уже второй час ночи. Звезды в небе разгорались, каждая звезда выделялась сама по себе. И луна засветила над сарозеками чуть ярче, наполняясь постепенно приливающей силой. А под звездным небом далеко, беспредельно простерлись сарозеки, только контуры верблюдов - и среди них двугорбый великан Буранный Каранар - да смутные очертания ближайших привалов были различимы, а все остальное по обе стороны железной дороги уходило в ночную бесконечность. Да ветер не спал, все посвистывал, шуршал вокруг сором.
Едигей то входил, то выходил из будки, ждал, не покажется ли на путях Длинный Эдильбай. И тут он увидел в стороне зверька какого-то. То оказалась лисица. Глаза ее отсвечивали зеленоватым мигающим переливом. Она понуро стояла под телеграфным столбом, не собираясь ни приближать-ся, ни убегать.
- Ты чего тут! - пробормотал Едигей, шутливо пригрозив пальцем. Лиса не испугалась.- Ты смотри! Я тебя! - И притопнул ногой.
Лисица отскочила подальше и села, оборотившись к нему. Пристально и скорбно смотрела она, как казалось ему, не сводя глаз, то ли на него, то ли на что-то другое возле него. Что ее могло привлекать, почему она появилась здесь? То ли огни электрические приманили, то ли с голоду пришла? Странным показалось Едигею ее поведение. А почему бы не пристукнуть каменюкой, раз такое дело, коли добыча сама в руки просится. Едигей нашарил на земле камень покрупней. При-мерился и, замахнувшись, опустил руку. Выронил камень под ноги. Даже пот прошиб. Надо же, чего только не приходит человеку в голову! Чушь какая-то! Собираясь прибить лису, вспомнил вдруг, как кто-то рассказывал, то ли кто из тех приезжих типов, то ли фотограф, с которым о боге беседовал, то ли еще кто-то, да нет же, Сабитжан рассказывал, будь он неладен, вечно у него разные чудеса, лишь бы ему внимали, лишь бы поразить других. Сабитжан, сын Казангапа, расска-зывал о посмертном переселении душ.
Вот ведь выучили на свою голову болтуна никчемного. На первый взгляд вроде ничего малый. Все-то он знает, все-то он слышал, только толку мало от всего этою. Учили, учили по интернатам, по институтам, а человечек получился не ахти. Похвалиться любит, выпить, тосты говорить мастак, а дела нет. Пустышка, одним словом, оттого и жидковат против Казангапа, хотя и дипломом козыряет. Нет, не удался, не в отца пошел сын. Но бог с ним, что ж делать, какой есть.
Так вот, как-то рассказывал он, что в Индии верят в учение, по которому считается, что если человек умирает, то душа его переселяется в какую-нибудь живую тварь, в любую, пусть даже то муравей. И считается, что человек когда-то, еще до своего рождения, побывал до этого птицей, или зверем каким, или насекомым. Поэтому у них грех убить животину, пусть даже змея, кобра, встре-тится на пути человеку, не тронет ее, а лишь поклонится и уступит дорогу.
Каких только чудес нет на свете. Насколько все это верно, кто его знает. Мир велик, а человеку не все дано знать. Вот и подумалось, когда хотел пристукнуть камнем лису: а что, если в ней отныне душа Казангапа? Что, если, переселившись в лису, пришел Казангап к своему лучшему другу, потому что в мазанке после его смерти пусто, безлюдно, тоскливо?.. "Из ума выживаю никак! - укорял он себя.- И как может такое придуматься? Тьфу ты! Оглупел вконец!"
И все-таки, подступая осторожно к лисице, он говорил ей, точно она могла понимать его речь:
- Ты иди, не место тебе здесь, иди к себе в степь. Слышишь? Иди, иди. Только не туда - там собаки. Ступай с богом, иди себе в степь.
Лисица повернулась и потрусила прочь. Раз-два оглянувшись, она исчезла во тьме.
Между тем к разъезду подходил очередной железнодорожный состав. Погромыхивая, поезд посте-пенно замедлил ход, неся с собой мерцающую мглу движения - летучую пыль над верхами вагонов. Когда он остановился, из локомотива, сдержанно гудящего холостыми оборотами двигателей, выгля-нул машинист: