Телефон зазвонил в два часа ночи. Вернее, без пяти два. Мыша только приняла тазепам и пыталась уснуть — в тот день у нее произошло очередное решающее объяснение с Джигитом, который не хотел покидать гостеприимных стен ЖЭКа.
— Вышел из метро, — сообщал Мишенька. — Электричек нет. Иду домой по шпалам.
Мышка застонала и повалилась в кровать. Сон сделал ручкой и даже, кажется, шаркнул ножкой. Мышка выползла на кухню, поставила чайник и принялась переживать за Мишеньку. Она сидела у стола, дула на чай и представляла, как Мишенька идет по шпалам в свою то ли Балашиху, то ли Барвиху. Что-что, а страху Мышка умела на себя нагнать. На Мишеньке короткое клетчатое пальтецо. Ветер раздувает полы, забирается за шиворот, колючим шарфом обвивает шею. Почему-то казалось, что ветер обязательно должен забраться в уши и что теперь в ушах у Мишеньки всегда будет свистеть ветер. «В голове у него свистит!» Мишенька загребает снег носками ботинок, начищенных черным гуталином. Или бесцветным? Снег забивается в носки, носки мокнут и тяжелеют. Мишенька все медленней передвигает ногами, останавливается, падает на шпалы и смотрит в небо младенческими глазами, похожими на пенку топленого молока. «На кой черт он мне позвонил! Чтобы я тут с ума сходила?» Потом к Мишеньке подходит компания местных братков. Кепки набекрень, во рту — золотые фиксы. «Какие фиксы? Ты хоть раз видела фиксы? Кто их сейчас носит?» Братки снимают с Мишеньки часы, клетчатое пальтецо, американские джинсы, купленные на вьетнамской толкучке, и бьют ногами в бок. Мишенька плачет и закрывает младенческие глаза. «Он что себе думает? Что я всю ночь буду тут сидеть? На нервах моих решил поиграть? В страсти-мордасти?» Мышка плюхнула чашку в раковину и встала, чтобы идти в постель.
— Буль! — сказал телефон.
Мышка схватила трубку.
— Дошел! — радостно сообщал Мишенька.
Мышка посмотрела на часы. Четыре тридцать семь. «Убью идиота! Пусть только явится!» — подумала она и с головой укрылась одеялом.
Мишенька позвонил, как всегда, в полвосьмого. Бодро отрапортовал, что спать не ложился, потому что какой смысл, зато дочитал роман, который ему дала Мышка и выпил три чашки кофе.
— Тебя где носило? — процедила Мышка.
— Я у ребят в общежитии… посидели чуть-чуть.
— Ты почему там не остался?
— Остался? Как это — остался? Я же тебе должен утром звонить, а там телефона нет, а по мобильному я не могу — дорого. Нет, я остаться никак. Вдруг ты волноваться станешь?
— Я? Волноваться? Стану? — четко разделяя слова, проговорила Мышка и глубоко вздохнула. — Ты вот что, Миша, ты мне больше не звони.
— Не звонить? — прошептал Мишенька и Мышке показалось, что он сейчас перестанет дышать. — Почему?
— Почему? Это ты спрашиваешь — почему?! — Мышка орала как резаная. Вообще-то такого с ней обычно не случается. Она обычно очень вежливая девочка. — Ты вообще соображаешь, что делаешь? Ты мне зачем звонил? Чтобы я с ума сходила? Чтобы всю ночь не спала? Я тебе кто? Мать? Сестра? Любовница? Я тебе никто! Ты что за мной таскаешься днем и ночью? Тебе что надо? Ты думаешь, мне очень интересно, чем ты ботинки чистишь? Ты думаешь, мне очень нужно знать, что ты на завтрак ешь? Твои цветочки мне очень нужны? Ты идиот! У тебя жизни своей нет, вот ты в мою и лезешь!
Мишенька молчал. Он был очень впечатлительный мальчик.
— Ну и хорошо, — сказала Мурка. — Ну и слава богу. Наконец-то избавились. Ты не жалеешь?
— Не знаю, — промямлила Мышка.
— Жалеть не о чем, — авторитетно заявила Мурка. — Найдешь приличного мужика, подходящего по возрасту, с положением. Пошлешь Джигита куда подальше. Тем более у вас ничего не было. Ведь не было?
— Не знаю, — промямлила Мышка.
— Эй, девушка! Ты чего? Очнись! Я с тобой разговариваю! Ты что, переживаешь?
— Не знаю, — промямлила Мышка.
Вечером она начала мучиться. Помучившись с час, оделась и отправилась то ли в Балашиху, то ли в Барвиху. У подъезда стоял Мишенька с гвоздикой в руках. Белое оперение вокруг алой сердцевинки. Целлофан, прихваченный снизу кусочком газеты. Мышка посмотрела в младенческие глаза, похожие на пенку топленого молока, подняла руку, обхватила Мишеньку за шею и втащила в дом.
Потом они валялись на диване и смеялись. Не друг над дружкой, а просто так, от радости.
Такая у нас Мыша. Теперь она завела себе дополнительного Оленя, вследствие чего мы с Муркой третий день сидим на диване и ждем душещипательных подробностей. И вот она звонит и опять морочит нам голову супчиками и градусниками, и Мурка спрашивает у нее в грубой форме то, что не дает нам покоя третьи сутки: