Через два дня Мендельсонов и Клава получили в прачечной стопку чистых рубашек, стопку чистого белья, горстку медяков, выуженных из мендельсоновских карманов, изрядно полинявшую, но не потерявшую своей номинальной ценности десятку, чек на приобретение полкило макаронных изделий, просроченный билетик на метро и плотный бумажный комок. Товарищ Мендельсонов взял комок в руки, завыл и бросился вон.
Вечером Мендельсонов лежал на кровати с мокрым полотенцем на лбу. Клава сидела рядом и держала его за руку. Комок лежал на столе. Мендельсонов старался не глядеть на стол, но комки всяких размеров и расцветок и без того крутились перед его воспаленным взором.
— Пожалуйста! — шептал Мендельсонов в забытьи. — Пожалуйста, развернись! Я тебя беречь буду, под стекло положу, рамочку тебе куплю резную, а хочешь, на стену повешу. Хочешь?
Лист пошелестел и развернулся.
Мендельсонов бросился к столу, нацепил на нос очки и дрожащими руками взял бумажку, больше похожую на истлевшую тряпочку. Он поднес ее к лампе, близоруко сощурился и прочел: «2 x 2 = 4».
Через полгода Клава и Мендельсонов сыграли свадьбу. Теперь у него пуговицы всегда пришиты к кальсонам. А что еще для счастья надо?
Эта история резко подорвала авторитет профессора Мендельсонова в научных кругах и заставила Мурку пересмотреть свои жизненные приоритеты. Она бросила диссертацию, вышла замуж и неожиданно для себя оказалась большим начальником. Папа Первого Блина пристроил ее в какой-то институт, где она сидела в кабинете с кожаными креслами и длиннющим столом для заседаний. Когда к Мурке приходил посетитель, она, вместо того чтобы принять важный вид, выскакивала из-за стола и начинала мести хвостом. Боялась людей обидеть. Кресло пришлось освободить. Тогда она закончила эрмитажные курсы и стала возить по музеям и пригородам американских старушек. Не знаю уж, как она в эти музеи попадала. Я с ней лично ни до одного дворца за тридцать лет нашей дружбы так и не добралась. То слишком рано было, то слишком поздно, то вообще выходной. Однажды мы под проливным дождем полдня колесили в Муркином джипе по Павловску в поисках Павловского дворца. Нашли омерзительную забегаловку, поживились там бутербродами с селедкой и потрюхали обратно в Питер. Следующим этапом ее большого пути была поездка в Америку к Димке и ускоренные курсы психоанализа, после чего она возомнила себя большим педагогом английского и психологии. Но закваска экскурсовода в ней все-таки осталась. Отсюда — попытки затащить кого ни попадя в музей или в крайнем случае на выставку детского рисунка.
Назавтра все повторяется с точностью дежа вю: Мурка едет на свидание с Ковбоем, мы трусим за джипом, время от времени забегая вперед, и прячемся за водосточными трубами, чтобы Мурка не заметила нас, проезжая мимо. По дороге Мурка заезжает в институт, швыряет группе тесты, в угрожающей форме обещает вернуться ровно через пятнадцать минут и проверить — и чтоб не списывали у меня! — и отправляется в музей. Музей — пара ветхих комнаток в жилом доме, существующий на пожертвования ветеранов Октябрьской революции Петроградского района. А так как революционных солдат и матросов с годами не становится больше, музею не становится лучше. Если честно, он совсем плох, этот музей, но Мурку это не смущает. Она тащит за руку своего Ковбоя, а мы тихонько устраиваемся за скульптурной композицией «Ленин и бревно». Мурка подволакивает Ковбоя к первому экспонату и начинает вещать хорошо поставленным голосом:
— Тачанка — изделие народных мастеров прошлого века, прикручивалась сзади к телеге, чтобы крестьяне могли отстреливаться от набегов неуемных хазар.
— О! — с уважением произносит Ковбой.
Они скачут дальше, и Муркин голос набирает силу:
— Письмо рабочего-путиловца Цурюпы жене Марьюшке на Черниговщину с указанием внедриться в местное отделение банды атамана Махно и лишить сотрудников банды всяческого морального облика.
— О! — с изумлением произносит Ковбой.
— Борода старого большевика Василия с остатками клея «Суперпаризьен и братья», — орет Мурка, валандаясь по залу. — Пломба, выпавшая из зуба Ильича и использованная для пломбирования вагона, в котором вождя мирового пролетариата департировали на родину…
— О! — с удивлением произносит Ковбой.
— Да, — подтверждает Мурка. — Они там в Германии очень волновались, что без пломбы он выйдет по дороге и вернется обратно. Мандат на получение пирожков в буфете бывшего Института благородных девиц… Буденовка, головной убор пролетариата, первая премия на неделе высокой моды в Париже в тысяча девятьсот двадцать пятом году… Булыжник, оружие пролетариата… Махорка, опиум пролетариата… Слово из трех букв, еще одно оружие пролетариата… Портянка, носок пролетариата… Бурка…