Именно эта Викентьевна и сыграла ключевую роль в моей дальнейшей личной жизни, но тогда, хоронясь за мусоропроводом, я еще об этом не знала. Мы с Интеллектуалом выползли на волю и поехали смотреть «Щелкунчика». Едем. Тридцать градусов мороза. Все бы ничего, только я без рукавиц. Их еще в начале зимы съел пудель. Паркуемся километрах в трех от театра — это у Интеллектуала так заведено, если припарковался рядом со входом, считай, вечер прошел впустую. Однажды на день рождения он повел меня в театр. Правда, не на «Щелкунчика», но тоже хорошо. Припарковался, как всегда, в соседнем районе. А спектакль шел до одиннадцати вечера. А в одиннадцать ноль шесть нам надо было встречать поезд из Питера, с которым Мурка прислала свои стихи, чтобы я их в Москве развозила по издательствам. Вываливаемся из театра. Интеллектуал машет руками, кричит, что мы его заездили, хотя ехать решительно не на чем, за бешеные деньги хватает частника, мы прибегаем на перрон, выясняем, что поезд отогнали на запасные пути, бежим на эти пути, спотыкаемся на шпалах, я падаю, рву колготки, прибегаем, выуживаем из вагона заспанную проводницу, требуем стихи, проводница стихи не дает, потому что не понимает, что это такое, Интеллектуал врывается к ней в купе, хватает первый попавшийся пакет, который случайно оказывается Муркиными стихами, Интеллектуалу по старости лет немедленно становится плохо, мы пилим в привокзальный буфет, пьем отвратительный чай, выбегаем на площадь, хватаем за бешеные деньги частника, доезжаем до своей машины и как люди едем домой. Интеллектуал охает и хватается за бок. У него там что-то сводит. Дома я укладываю его в постель и полночи бегаю с грелками. День рождения проходит упоительно.
И вот примерно такая же история. Вбегаем в зал вместе с третьим звонком. Холодина страшная. Не топят. Дети сидят на коленях у родителей, жуют шоколад, шуршат обертками. Проходы заставлены стульями. Руки болят безумно. Весь первый акт они болят, ко второму оттаивают. Я начинаю наслаждаться прекрасным. Однако наслаждаюсь недолго — под потолком взрывается софит и выпускает на сцену клубешник черного дыма. Щелкунчик клацает челюстью. Балерина чихает и падает. Балет окончен. Выкатываемся на улицу. На часах — четверть девятого. Полдвенадцатого надо быть у друзей, которые настоятельно просили нас заранее поужинать, потому что у них ничего нет, а заодно купить торт и конфеты.
— Пойдем, — говорит Интеллектуал. — Пойдем в ресторанчик.
Какой ресторанчик! Тридцать первое декабря! В ресторанчиках к Новому году накрывают. Там все за три месяца заказано.
— Ну, хорошо, — говорит Интеллектуал. — Пойдем в кафе.
Какое кафе! Тридцать первое декабря! Все кафе давно закрыты!
— Ну, хорошо, — говорит Интеллектуал. — Пойдем погуляем по новогодней Москве.
Бредем к Камергерскому. Навстречу — ни одного человека. В Камергерском стоит елка. Вокруг нее кто-то пляшет.
— Смотри-ка! — удивляется Интеллектуал. — Люди!
Подходим к елке. Два Деда Мороза и три Снегурочки топают ногами, хлопают друг друга по бокам и дышат на руки. «Нам за это хоть платят, а вы-то что?» — говорят их собачьи глаза.
— Ну, хорошо, — не сдается Интеллектуал. — Пойдем на Большой Каменный мост. Будем любоваться Кремлем.
На мосту шквальный ветер. Я начинаю заваливаться через перила. Интеллектуал хватает меня под мышки и волочет вниз.
— С тобой невозможно как следует повеселиться! — раздраженно говорит он. — Пойдем в Парк культуры, там дорожки залили. Посмотрим, как люди катаются.
В Парке культуры действительно залиты дорожки. В желтом свете фонарей они скалятся, как золотые челюсти, выпавшие из чьего-то гигантского рта. Мы стоим под колоннами, смотрим на дорожки.
— Почему-то никто не катается, — говорит Интеллектуал.
— А вы, граждане, что здесь делаете? — раздается за спиной простуженный голос. — Документики, па-а-прашу!
Милиционер. Он берет меня за рукав и тянет к себе. Интеллектуал берет меня за другой рукав и тянет к себе.
— Ах, дорогой! — говорю я. — Нам пора. За нами уже пришел автобус!