— Чарли?..
Рука жены коснулась его.
— С тобой… все в порядке… Чарли?
Она вновь задремала.
Он ничего не ответил.
Он не мог объяснить, что с ним.
15
Поднялось желтое как лимон солнце.
Купол неба был голубым.
Звонкое пение птиц разносилось в воздухе.
Уилл и Джим выглянули из окон.
Вокруг ничего не изменилось.
Кроме выражения глаз Джима.
— Прошлой ночью… — сказал Уилл. — Это было на самом деле?
Оба пристально посмотрели на далекие луга.
Воздух был сладким, как сироп. Нигде, даже под деревьями, не было ни одной тени.
— Шесть минут! — закричал Джим.
— Пять!
Через четыре минуты кукурузные хлопья с молоком уже были проглочены, а мальчики, оставляя позади шлейф из красных осенних листьев, бежали вон из города.
Потом, запыхавшись от дикого бега, они зашагали спокойней и огляделись вокруг.
Карнавал был на месте.
— Ого… вот это да…
Карнавальные балаганы были лимонные, как солнце; латунь духового оркестра отливала цветом пшеничных полей. Флаги и знамена, как яркие синие птицы, хлопали крыльями над брезентовыми куполами цвета львиной шкуры. Из палаток, шатров и киосков, ярких, как леденцы, плыли по ветру замечательные, субботние запахи яичницы с беконом, горячих сосисок и блинов. Повсюду шныряли мальчишки, за ними следовали невыспавшиеся отцы.
— Самый обыкновенный старый карнавал, — сказал Уилл.
— Черт возьми, — добавил Джим. — Не приснилось же нам. Пошли!
Они прошли сотню ярдов вглубь карнавального городка. Они шли все дальше, и становилось ясно, что они не найдут людей, по-кошачьи пробиравшихся давешней ночью в тени воздушного шара, пока из грохочущих облаков сами собой складывались странные шатры и балаганы. Вместо этого они видели лишь заплесневелые веревки, побитый молью и непогодой, кое-как накинутый от дождя брезент да выцветшую на солнце мишуру. Афиши висели на столбах, как прибитые за крыло мертвые альбатросы, их трепало ветром, из-под них сыпалась старая краска, и они лепетали что-то о чудесах вовсе не чудесного тонкого человека, толстого человека, человека с головой острой как кол, чечеточника и исполнителя хулы.
Мальчики бродили по карнавальному городку, но не находили ни таинственного полночного шара, наполненного газом зла, и привязанного загадочными азиатскими узлами к кинжалам, воткнутым в черную землю, ни маньяков, способных на ужасную месть. Орган-каллиопа возле билетного киоска не вопил о смертях и не мурлыкал про себя идиотские песенки. Поезд? Он отъехал по железнодорожной ветке в нагретую солнцем траву, он был старым, изъеденным ржавчиной, и казался громадным магнитом, притянувшим к себе через континенты многие ярды костей локомотива, шатуны и колеса, дымящиеся патрубки и старые кошмары, которые длятся лишь несколько секунд. Он нисколько не изменил свой черный погребальный силуэт. Он словно просил позволения остаться таким и лежал мертвым телом в осеннем прибое, распространяя вокруг запах отработанного пара и черного как порох железа.
— Джим! Уилл!
К ним шла улыбающаяся мисс Фоли, учительница седьмого класса.
— Ребята, что случилось? — спросила она. — У вас такой вид, будто вы что-то потеряли.
— Да, — согласился Уилл и добавил: — Вы не слышали, как ночью играл орган-каллиопа?
— Каллиопа? Нет…
— Тогда почему, мисс Фоли, вы пришли сюда так рано? — спросил Джим.
— Просто я люблю карнавалы, — сияя, ответила мисс Фоли, маленькая, словно бы затерянная среди седин своих пятидесяти лет. — Сейчас я куплю сосисок и вы покушаете, а я поищу моего глупого племянника. Кстати, вы видели его?
— Вашего племянника?
— Да. Роберта. Он живет у меня уже две недели. Его отец умер, а мать болеет. Он из Висконсина. Я взяла его к себе. Он сегодня так рано убежал сюда. Обещал меня встретить. Но вы же знаете мальчишек! А вы что-то уж очень мрачные. — Она протянула им сосиски.
— Ешьте и выше нос! Аттракционы откроются через десять минут. Я хочу посетить Зеркальный Лабиринт и…
— Нет, — сказал Уилл.
— Что нет? — спросила мисс Фоли.
— Только не Зеркальный Лабиринт. — Уилл проглотил кусок сосиски и мысленно вгляделся в мили отражений. Там невозможно достичь дна. Он стоит как зима и ждет, чтобы убить своим ледяным сверканием… — Мисс Фоли, — продолжил он и сам удивился тому, что говорит, — не ходите туда.