— Джим! Джим!
Джим, проснись! Теперь, после полукруга полета, его лицо выглядело то июльским, то декабрьским. Скуля и жалуясь, он цеплялся за столб. Он хотел и не хотел всего этого. Он желал, но отвергал, и снова пылко желал, захваченный этим полетом, жарким, влекущим потоком ветра и искрящегося металла, галопом июльских и августовских коней, чей стук копыт напоминал звук падения зрелых плодов; его глаза сверкали.
— Джим! Прыгай! Папа, останови ее!
Чарльз Хэлоуэй огляделся, отыскивая пульт управления, который оказался в пятидесяти футах отсюда.
— Джим! — крикнул Уилл и почувствовал острую боль в боку. — Ты мне нужен! Вернись!
А там, на другой стороне карусели, летний, стремительно летящий Джим боролся с собственными руками, со стойкой, с полетом в хлещущей ветром пустоте, с навалившейся на него ночью и крутящимися в вышине звездами. Он отпускал стойку. Он хватал ее. И его правая рука, протянутая наружу, молила, словно Уилл был его последней надеждой.
— Джим!
Джим проехал круг. Там, внизу, на темной ночной станции, с которой его поезд отошел в неизвестность, в метели конфетти от прокомпостированных билетов, он увидел Уилла-Уилли-Уильяма Хэлоуэя, юного приятеля, юного друга, который будет для него еще более юным в конце этого путешествия, и не просто юным, но и вовсе незнакомым, смутным воспоминанием из какого-то другого времени, какого-то иного года… но сейчас этот мальчик, этот друг одиноко бежал за поездом, догоняя его, спрашивая, куда он едет? или требуя, чтобы он сошел с поезда? Что же ему нужно?
— Джим, ты помнишь меня?
Уилл бежал по кругу. Пальцы коснулись пальцев, ладонь коснулась ладони.
Снежно-белое лицо Джима смотрело вниз.
Уилл бежал за крутящейся каруселью.
Где папа? Почему он не выключает ее?
Рука Джима была теплой, знакомой, настоящей. Она накрыла его руку. Уилл сжал ее, пронзительно закричав:
— Джим, пожалуйста!
Но они продолжали крутиться, Джим ехал, Уилл в сумасшедшем галопе бежал следом.
— Пожалуйста!
Уилл резко дернулся. Джим тоже резко дернулся. Пойманная Джимом рука Уилла была охвачена июльским жаром. Она двигалась как пойманный зверек, которого удерживал и ласкал Джим, удаляясь по кругу в будущие времена. Так его рука, отправляясь в даль времени, становилась чужой ему, она узнавала то, о чем сам он мог лишь догадываться, лежа в полусне. Четырнадцатилетний мальчик с пятнадцатилетней рукой! И одновременно она была у Джима, он крепко стиснул ее и не выпускал. А лицо Джима, стало ли оно старше, совершив круг этого путешествия? Было ли ему сейчас уже пятнадцать!?
Уилл тянул к себе. Джим тянул к себе, в другую сторону.
Уилл упал на помост карусели.
Они оба оседлали ночь.
Теперь не только рука, весь Уилл целиком ехал со своим другом.
— Джим! Папа!
Как это славно — просто стоять, кататься, ехать вместе с Джимом, коли уж не смог ни стащить Джима с карусели, ни оставить его на ней, — вперед, вперед! Все соки его тела пришли в движение, потекли, ослепив его, ударив в уши, прострелив поясницу электрическими разрядами.
Джим кричал. Уилл кричал.
Они проскакали уже полгода в скользящей мимо темноте, наполненной теплыми запахами плодов, прежде чем Уилл, крепко схватив Джима за руку, решился выскочить из этих зовущих, прекрасных, растущих ввысь лет; он спрыгнул с круга, увлекая за собой Джима. Но Джим не мог выпустить из рук стойку, не мог отказаться, покинуть эту чудесную карусель.
— Уилл!
Вопил Джим, ухватившись одной рукой за друга, второй за карусель. Его душа, тело, одежда рвались на части.
Глаза Джима сделались слепыми, как у статуи.
Карусель вертелась.
Завопив, Джим свалился, перекувырнувшись в воздухе.
Уилл попытался поймать его, но Джим ударился о землю, покатился и затих.
Чарльз Хэлоуэй рванул рубильник щита управления.
Опустевшая карусель замедлила ход. Ее кони перешли на шаг и не спеша поскакали в сторону далекой ночи, перевалившей на вторую половину лета.
Чарльз Хэлоуэй и его сын опустились на колени около Джима, чтобы прощупать пульс и послушать сердце. Побелевшие глаза неподвижно смотрели на звезды.
— О Господи, — закричал Уилл, — неужели он умер?
52
— Умер?..
Отец Уилла провел рукой по похолодевшему лицу и по холодной груди Джима.
— Непохоже…
Вдалеке на дороге кто-то позвал на помощь.