— Золотой бог, Сахат, слуга дьявола. Так вот почему так всполошились жрецы, подняв на ноги всю стражу дворца. Еще бы, похитили их святыню. Да, сегодня, по-видимому, мой самый счастливый день. Я поймал вора, добыл украденное да к тому же избавил город от этого ублюдка Джока! Неплохо.
Нэддир приподнял статуэтку над головой, любуясь ею, ее правильными формами, как свет факелов, нежно касаясь золотой поверхности, создает приятные глазу блики. Затем, словно спохватившись, тихо ругнулся, вспомнив, что сейчас сюда нагрянет несколько десятков солдат, поднял тряпку, вновь закутал в нее идола и, сунув сверток подмышку, спешно направился к выходу, больше не взглянув ни на лежащего в беспамятстве вора, ни на трупы своих солдат, ни на разрушенную таверну.
Капитан был счастлив.
Нэддир, счастливо улыбаясь, вошел в свою комнату, находящуюся на втором этаже старого каменного дома, примкнувшего с одной стороны к королевской темнице. Он осторожно, стараясь не нарушить тишину предательским скрипом, прикрыл за собой дверь, запер ее на тяжелый засов и подошел к кровати, стоящей в углу. Он сел на застеленное тканым покрывалом солдатское ложе, положил на колени сверток и сорвал с него тряпку. Лунный свет, льющийся из приоткрытого окна, ласково коснулся золотой плоти бога-обезьяны. Капитан улыбнулся еще шире, огоньки алчности сверкали в его глазах.
Нэддир поставил статуэтку на стоящий рядом с кроватью стол, предварительно смахнув с него на пол пустые кружки. Те, громко стуча, укатились куда-то под кровать, нарушив царственную тишину, но капитан, казалось, этого даже не заметил.
Нэддир никому ничего не сказал о своей находке. Завтра. Все раскроется завтра, и все узнают о его ночных подвигах. Тогда он и вернет жрецам идола, он не идиот ссорится с ними. Но сегодня… сегодня этот божок побудет с ним. Здесь и сейчас. Хоть раз в жизни капитан решил почувствовать себя богачом. И кусок золота на столе дарил наслаждение, омраченное лишь будущими событиями, но Нэддир старался о них сейчас не думать.
Он долго, почти неподвижно сидел на кровати, разглядывая статуэтку, любуясь ею, таинственно блестящей в лучах луны, медленно скользящей по куполу неба среди ярких звезд. Но вдруг его веки отяжелели, словно налились свинцом, дыхание выровнялось, и глубокий сон навалился на него со всей своей силой. Нэддир мешком рухнул на кровать и тут же громко захрапел.
В ту же секунду золотой божок моргнул своими глазами-бусинками, тихонько пискнул и с шумом вздохнул, затем с удивлением огляделся вокруг. Странное место, так не похожее на привычный зал древнего храма, и атмосфера совсем не та — серая, спокойная, пустая. Идол потянулся тонкими ручками, передернул плечами и сошел с постамента, прошествовав к краю стола. Там он замер в удивлении, разглядывая спящего человека. Он тихо и мерзко захихикал, его маленькие ушки затряслись, словно в предвкушении, и весь он прямо наполнился странным сиянием, истекающим у него изнутри.
Затем идол с силой оттолкнулся от стола и прыгнул, приземлившись прямо на грудь ничего не подозревающего человека. Хрустнули в тишине ребра, храп резко прервался, мужчина зашелся в кашле, выплюнув на рубаху сгустки крови, но так и не проснулся, продолжая блуждать в лабиринтах колдовского сна. А божок тем временем, все также улыбаясь, почти нежно обнял его за шею и сдавил горло. В миг хрустнули шейные позвонки, Нэддир, так и не придя в себя, дернулся и затих, погрузившись из мира грез в объятия бездны.
В окутавшей комнату тишине раздался тихий, почти детский смех. Испачкавшийся в крови Нэддира божок преобразился — его глаза, казалось, метали молнии, от тела, переставшего отражать свет луны, потянуло угрозой и неизбежностью. Затем в ночи раздались тихие, но грозные слова:
— Никто не может безнаказанно покушаться на то, что принадлежит Демонам Древней ночи! И дьявол — князь их, не прощает безумцев!
Затем послышался скрип стола, топот маленьких ножек, а после вновь воцарилась тишина.
Голова взорвалась острой болью, медленно разливавшейся по всему телу. Сознание, до этого блуждавшее где-то во тьме, подсвеченной тусклыми искрами, медленно возвращалось, принося с собой ясность мысли. В висках стучало, словно целое племя диких карликов в безумии своем лупили по ним своими тяжелыми молотками.