У Стены творился чинный, замедленный жарой и благочестием балаган. К Стене привезли рава Кадури. Спокойными оставались только Стена и сам рав.
Рав Кадури был бы классическим старичком-маразматиком, если бы не слава великого каббалиста. Его свиту хотелось побрить налысо и снимать в очередном сериале про "бандитский Петербург". Любавичи не особо жаловали сефардского старца, наполнившего страну чудодейственными амулетами. А Ортик питал к нему какую-то приязнь. Наверное, это была приязнь ребенка к волшебнику в турецкой феске.
Ортик проталкивался к старику, почти физически ощущая, как его рыжая башка бросается в глаза на фоне черных кадуриевских пацанов и притягивает неодобрительные взгляды товарищей по любавической партии. Он не постеснялся на восточный манер поцеловать раву руку, отгоняя нафиг все ассоциации с дамами из прошлой жизни. В утомленных глазах старика промелькнул мимолетный интерес к рыжему ашкеназу, от которого разило восторгом и перегаром. И он, слегка притянув Ортика за локон пейса, пробормотал что-то, явно выходящее за рамки формального благословения.
Голос старика был тих, и в окружающем его персону восточном гомоне было почти не разобрать слов. Довольный собой и жизнью, Ортик отошел в сторону и попытался слепить что-то осмысленное из обрывков услышанного. Получилось нечто вроде -- да снизойдет на встречного это благословение и вернется к тебе увеличенным. Довольно странная формулировка, но от рава Кадури можно было ожидать всего. Чем больше крутил Ортик подаренную ему фразу, тем больше она ему нравилась, тем большее сулила, тем сильней воодушевляла.
Белла
Я честно предложила Линю на обед два варианта -- эстетический и гастрономический. Подозреваю, что оба мы предпочли бы второй, но мог ли он не выбрать первый?
Увидев очередь с общепитовскими подносами, Линь оживился. Решил, наверное, что я воспроизвожу совместные походы в студенческую столовку. Мы нагрузили свои подносы невкусной и дорогой туристской снедью, и я провела его мимо стойки, по узкой крутой лестнице наверх, где за пластиковым столиком тебя слепит золотой купол Кипат а-Селы, скрывающий Краеугольный Камень мироздания. Место славы и позора моего народа, на который смотрю я из-за заляпанного столика закусочной, выпивая и закусывая со старым приятелем новым русским... который, скользнув равнодушным оком по Храмовой горе, вежливо отметил: "Красиво..." и уставился на меня.
-- Белка! -- заорала снизу, как из суфлерской будки, рыжая пейсатая голова Ортика, вытянула за собой на верхний этаж поднос и всю остальную черно-белую униформу любавического хасида и оказалась за нашим столиком, обдав перегаром остолбеневшего Линя.
-- Шалом,-- сказал он Линю, сконцентрировавшись, и зацепился взглядом за бутылку.-- Я не помешаю?
Линь вопросительно посмотрел на меня. Я кивнула Ортику и церемонно представила их друг другу. Ортик появился кстати -- разбавил интим.
Линь обреченно разлил на троих то, что предполагалось пить вдвоем.
-- Прекрасное вино! -- воскликнул Ортик.-- Да и не могло сегодня быть иначе! Я знаете что? Я только что получил благословение от великого раввина и каббалиста! Я все еще чувствую это благословение. И все, что происходит вокруг меня сегодня -- не случайно... Не смотря на то, что ничего вообще случайно не происходит. А уж в таком месте! -- он восхищенно посмотрел на свой полный бокал и протянул его к Храмовой горе, словно хотел чокнуться с куполом.-- Так что не случайно я встретился сейчас здесь с этим прекрасным вином, а вы друг с другом! -- он заразительным смехом отмел пошлость фразы.-- Выпьем за то, чтобы сбылись все наши желания! Хоть так и не бывает, но на одно, главное, каждому из нас должно хватить!
У меня не было главного желания. Мне просто очень хотелось быть свободной и независимой. Но я, кажется, променяла независимость на экономическую свободу. И могла приобрести ее обратно только этой экономической свободы лишившись. Поэтому я пригубила просто так. Незнакомое вино напоминало то, домашнее, со вкусом "Изабеллы", которое мы покупали в трехлитровых банках у бабок. Только привкуса табака не было, вернее может быть даже и был, но очень легкий.
Мужчины выпили синхронно, с гусарским задором, до дна. Вдвоем они мне нравились больше, чем по-отдельности. Духовность и бесшабашность Ортика дополняла и оттеняла надежность и основательность Линя.
Линь предложил еще бутылку, никто не возражал. В хамсин холодное сухое пилось легче, чем дышалось. Забыв про меня, мужики завелись о политике, с подчеркнутым уважением выслушивая мнение друг друга. Наконец, Ортик задал свой дежурный вопрос -- случайно не Коэн ли его новый знакомый, и я кивнула Линю, что пора сваливать.
Не исключено, что мы вылезли из кафе в самый жаркий час самого жаркого дня года. Линь потряс головой:
-- Хорошо, что мне порой приходится выпивать в сауне, а то бы рухнул.
-- Хорошо, что ты купил дом с кондиционерами. В трех шагах.
Я плелась, соприкасаясь с воздухом, как с чужим телом. Вероятно, температура окружающей среды приблизилась к лихорадочной. Вездесущее горячее тело обнимало меня, ластилось, устраниться было невозможно. Да и лень было. Да и не хотелось. В тотальности партнера было что-то обволакивающе-подчиняющее... Изменились даже запахи -- они стали и резче тоже, но главное избирательнее, то есть вместо сложной гаммы Старого Города -- от ношеного тряпья и кардамона до шуармы и ладана -- я чувствовала несколько сильных запахов -- словно Город, как сосна в жару, раскрывал поры для выхода то ли пота, то ли эфирных масел. Все это действовало. На фоне выпитого вина даже слишком...
Мы сразу поднялись на верхний этаж, включили кондиционер до упора и под холодным ветерком я внезапно ощутила какой-то дискомфорт -- мне не хватало чувственных объятий уличного жара, хамсин овладевал мной, и я хотела чтобы овладел. Изгнание же его посредством как-то по-медицински гудящего эмалированно-белого кондиционера меня просто бесило! Совершенно не владея собой, я швырнула в кондиционер бокал и впервые мне стало все равно что подумает об этом Линь, и что потом буду думать сама. Я с вызовом обернулась к нему. Он рассмеялся. Никакой сложности в наших отношениях больше не было. Я успела уловить дребезжащее и растворяющееся в воздухе собственное удивление прежде, чем сдернула с Линя так бесивший меня с утра, наверняка от какого-то поганого кутюрье, галстук и зачем-то по-индейски обвязала им линеву голову.
В его глазах промелькнула слишком сложная для такого момента гамма чувств.
-- Ты действительно этого хочешь? -- проблеял он.
Я молча рванула его рубашку. Действительно ли я этого хотела? Да я никогда в жизни этого так не хотела! И Линь здесь был ни при чем. На его месте мог быть любой, и осознание этого меня не трогало, потому что я сама стала в тот момент любой. Линь мне только мешал, он слишком медленно раздевал меня, слишком медленно раздевался сам. Кажется, раньше мне требовался утонченный подход, эстетика тоже занимала не последнее место, наслаждение было заслуженной наградой за немалые усилия, да и вообще не каждый раз, если уж на то пошло... Теперь же я рвалась, как сука с привязи.
Происходящее не имело никакого отношения к гордости, чести, достоинству и прочему Изабеллы Львовны Мильштейн, 1968 года рождения, незамужней, бездетной, образование высшее...
Теперь я знаю что испытывала Ева, сожрав это поганое яблоко. Стыд возвращался вместе со здравым смыслом медленно и неотвратимо. Да, я мычала, как в дешевой порнухе... Все произошло на не слишком чистом ковре, в позе, исключавшей для меня оргазм. Впрочем, если признать, что я только что испытала всего лишь оргазм, то придется сделать вывод, что до сих пор была фригидна.