И Город накренится и падет к ногам Леиного потомства. А ведь Иерусалим -- замковый камень мира. И в глобальной катастрофе буду виноват один я. Потому что Страж львиной стороны успел больше.
Я Страж той стороны ДВОЙСТВЕННОСТИ, которая обращена к человеку. Аллерген же на другой стороне. И пока эти стороны сжимали Город, он замыкал мир. Но вмешалась новая, созданная другими буквами реальность. И там, в Интернете, я лишь трусливо следил, а Аллерген действовал и распространялся. Изменения произошли и продолжают происходить, и баланс меж ликами ДВОЙСТВЕННОСТИ утерян. Хозяин борется сам с собой, он распадается, а это значит, что скоро наступит конец всему, что сначала Хозяин, потом Город, а за ним и все, обладающее хоть какой-то структурой, исчезнет в Хаосе.
И теперь я понимаю, почему Хозяин забрал моих жен в свой гарем. Это знак, что он ждет от меня помощи. Он взял на себя заботу о них, чтобы развязать руки Стражу!
Я осторожно разжимаю судорожно сжатую руку, и сфинкс падает вглубь кармана.
-- Я понял! -- отчеканиваю я негромко, но этого достаточно, чтобы быть услышанным.-- Я сделаю, что должен.
И я слышу -- сначала как будто отовсюду шуршит чистая магнитофонная лента. Конечно, мой Грот связан с другими пустотами Города, с дополнительными резонирующими емкостями Иерусалима, которые доносят сюда редкое тяжелое дыхание Хозяина и, наконец, вздох облегчения.
Гриша
Теперь главное не подсесть на сочувствие. Погорельцем я быть перестану, а желание барахтаться в теплой водичке людской жалости может и не пройти. Ладно, поживу несколько дней у Белки вместо любимого кота. Вот судьба у нее -- раньше регулярно подбрасывала чужих мужей, теперь вот -- чужого кота.
Как странно, что окружающие меня люди настолько не понимают, где как и чему сочувствовать. Летом, когда вся моя судьба горела синим пламенем, как десница Сцеволы, даже хуже -- ведь он-то был левша -- я только и слышал: "До свадьбы заживет!" Теперь все сочувствуют тому, что сгорел каменный сарай, причем застрахованный. Как был бы я счастлив, случись со мной лишь то, чему они все так трогательно сочувствуют. "Боже мой, все картины!" "Ты переживаешь, да? Бедный..." "Значит и фотографий не осталось? И все документы?!" "Остался вот так совсем ни с чем? Держись!" Сгорели, да. Несколько средней руки картин, старые электроприборы, скарб, а заодно, по-мелочи, сгорели и уникальные археологические ценности, цены не имеющие, не застрахованные, потому что нелегальные. Так что я не остался "вот так совсем ни с чем". Об этом я могу только мечтать. У меня, а вернее у мужа Алины, остался непокрытый гарантийный чек, который я ему отдал в обмен на древности. От количества нулей там рябит в глазах. То, что привезли (C) не покроет и четверти.
Зато как же профессионально и нежно умеют сочувствовать наши психиатры! А ведь всего-то и требовалось не только трахаться с мужиком, но и лечить его. Глядишь, она бы замужем за Давидом была, а я был бы богаче, да и здоровее.
-- Спасибо, девочки, за сочувствие,-- киваю я.-- Что бы я без вас делал.
-- А что без нас, девочек, делают? -- Белка как-то аллергически усмехается.-- Других бы девочек нашел.
Она не права. Она даже не догадывается, что сегодня никто не смог бы их заменить, как обе они оказались мне нужны. У нас тут просто консилиум состоялся. Как много удивительного узнал я на этом заседании Триумвирата про новую виртуальную жизнь Давида, зихрано левраха. Врочем, не надо спешить. Человек предполагает, а располагает не будем поминать кто.
-- А ты Давида после этого видел?
-- Нет, но собираюсь на днях навестить...
Беременные девочки обмениваются испуганными взглядами. Белка не выдерживает:
-- Гриш... Может, лучше через полицию? Официально? Мы ведь уже не в том возрасте...
Я изображаю легкое недоумение, граничащее с замешательством:
-- Полиция?! Да вы что, правда считаете, что это Давид все сжег? Да ну, сплетни, ерунда. Не мог он.
Белка недоверчиво на меня щурится. Черт, переигрываю. И продолжаю:
-- Хотя... Вообще-то, когда речь идет о Давиде, понятия "не мог" не существует... Наверное, мог. То есть, сжечь мастерскую он, конечно, смог бы. А вот заявить потом, что этого не делал -- нет, это уже не Давид.
О, психиатр со мной согласна, кивает. Отец нашего ребенка -- не подлец. И не псих, да?
-- Верно,-- говорит Лея.-- Давид патологически честный человек.
Да-да, из тех, кому убить легче, чем соврать. Да и что значит для него соврать? Из корысти -- никогда. А вот ради высшей цели... Впрочем, если девочки говорят правду, а врать им незачем, да и не придумаешь такое, то высшая цель последних недель Давидовой жизни попеременно валяется у них на коленях. Неужели вот этот рыжий клубок шерсти и выведет меня из лабиринта к грамотному сценарию мести? Даже не только грамотному, но и нестандартному. Я слишком хорошо знаю Давида, чтобы действовать стандартно. На кондовую месть у полиции существуют отработанные методы.
Впрочем, какая это месть? Это не месть, нет. Это -- оборона. Пусть профилактическая, но оборона. Я же его не трогал, я ему, как убогий -убогому, правую руку простил. Он сам загнал меня в угол. Что я должен делать? Как отдавать астрономический долг? Не начинать же еще раз новое дело при живом Давиде!
-- Вот я и собираюсь зайти к нему, сказать, что не вешаю на него поджог. Потому что ведь все вокруг в этом уверены, наверное, ему неприятно.
Белла усмехается:
-- У него стопроцентное алиби.
-- Я слышал.
А Белку беременность не портит. Вообще, она взялась за дизайн дома после этого теракта, звонила все время -- куда, что, где купить. Неплохо получилось. Надо похвалить:
-- Белка, ты все классно подобрала по цвету, умница. С мебелью немного не в ту степь.
-- Почему?! А что тебе не нравится?
-- Диван вот этот. Зачем он тебе такой квадратный?
Звонок. Неужели (C) за котом явились? Надо было самому им позвонить и кота завезти -- все равно за "инкассаторской сумкой" ехать. Да нет... Легок на помине. Не знаю второго человека, появляющегося так скоро после разговоров о нем. А что, выйду на пустырь, прошепчу три раза "Давид" и вытащу нож из-за голенища...
Вон как шарахнулся, сволочь безбородая. Мы с Леей даже обмениваемся вопросительными взглядами -- это кого из нас он так испугался?
-- Давид... Какой ты сегодня... У тебя торжество какое-то? Чай будешь? -- растерянно тянет Белка.
-- Зачем? -- подозрительно спрашивает он и шарит взглядом вокруг. Яд, наверное, ищет: -- А, да. Может, и торжество.
У Давида звонит мобильник. Он не сразу понимает, что у него. Видно, очень напряжен.
-- Давид! Это у тебя,-- говорит Лея.
Он торопливо вытаскивает из кармана сфинкса. Моего сфинкса. Чертыхается. Хотя впору чертыхаться мне. Сует сфинкса обратно в карман и орет в давно уже замолчавший мобильник:
-- Алло! Алло! Говорите!
Лея сидит, улыбается, хотя немного разрумянилась. Смотрит на Давида приветливо:
-- Здравствуй, Давид. А ты помолодел без бороды. Как ты себя чувствуешь?
-- Неплохо,-- отвечает он, подумав, потом видит кота и быстро говорит,-- я за ним приехал. Меня (C) за Котом послали. Рахель, дай мне мешок.
Белла тоже краснеет, это от злости:
-- У тебя что, новая служба?
-- Какая? -- изумляется он.
-- На посылках?
-- Ладно,-- говорит Давид каким-то хамским голосом,-- если нет мешка, то дай цепь. Не очень длинную, не пеньковую или шелковую, а покороче, золотую или серебряную. Чтобы свободы ему поменьше.
Ну и слава Богу. Наконец-то он сбрендил окончательно. Теперь можно просто отдать его специалистам, и пусть живет до ста двадцати под их наблюдением. Нет ничего хуже полудурков.
Белла как-то странно реагирует. Смутилась, теперь вроде опять злится: