А можно завлечь ее к Грише. Отсюда близко. У меня друг -- художник. Хотите, он вас нарисует? Ну? Ню? Или из глины слепит, из белой. Необожженной. А ну ее на фиг, альбиноску. Я еще ее спереди не видел. Может, у нее глаза красные. Как у белой крысы. Лабораторная девушка. Все-таки мне очень скучно, если я за ней иду... я всегда любил смуглых женщин. А мимо этой на белой простыне промахнешься... Хотя, теперь мы спим уже на цветном белье, Ларка, сука, следит за модой. Какая, бля, мода? Кто видит на чем ты спишь, сука! Кто, кроме меня это видит, а? Все, что навезли, все эти тюки с бельем ("в Израиль надо везти хлопок и лен, постельное белье очень там дорогое") вышвырнула. Губу оттопырила, не модно, я (Я!!!) на этом (НА ЭТОМ!!!) спать не буду! Так не спи, бодрствуй всю ночь! Мух от меня отгоняй. Танцуй в лунном свете. Завернувшись в пододеяльник. А этой, чтобы прикинуться приведением, даже заворачиваться не надо. Бледная, нежная... лилия... нет, какая там лилия. Мозги заплыли банальностями. Белые цветы были на яблоне, весной. Под окном. Днем эту ботанику не замечал... замечал в полумраке, когда задергивал шторы. Их белизна выявлялась в сумерках. Исчезал в черноте задний план, белые цветы словно приклеивались к окну... Так и эта, среди сумерек наших брюнеток... У нее после прикосновения на бумажной коже остаются следы... Каждый хочет оставить свой след. И поэтому я иду по следу...
Свернула. Хммм... Сейчас или никогда. Вот же уже Гришин дом... Даже так? По лестнице? Может, она вообще к нему? На выпечку? Вот сука!..
Белла
Если надежда умирает последней, значит она нас всех хоронит. Хотя она, конечно, не гробовщик, а скорее сладкоголосая Сирена, поэтому все-таки не хоронит, а отпевает. Что, впрочем, не принципиально. Само понятие "надежды" -- лживое. Прекрасное, конечно, тоже, но в целом -- это как тот блестящий щит, в который смотрелся Персей, чтобы не погибнуть от взгляда Горгоны-жизни. Ну, щит ему помог выжить. Но отражение в щите все-таки искаженное -- угол зрения, цвет, четкость, поле зрения... Все мы ходим с этими щитами в руках и задеваем друг-друга зазубренными краями.
А теперь как же так вышло, как же так быстро получилось, что друзья мои собрались в круг, отгородились щитами и что-то там такое варят. А я вожу одинокие хороводы вокруг и вижу лишь свое вытянутое лицо, искаженное отражение, как в захватанном никелированном чайнике. Почему приход любой из моделей радует их больше, чем мое появление? Понятно почему. Это можно понять, а значит и простить. Но ведь они при моем появлении демонстрируют больше радости и оживления -- вот что убивает.
Пришла Марта, снегурочка. Ее портрет мог быть уже готов, но Гриша нарочно тянул, я-то знаю. Холст может не выдержать того слоя белил, которыми он его заштукатурил. Марта очень милая девица, похожая на мучного червячка. Ну на подснежник, ладно.
-- Марта...-- произносит Гриша этим своим особенным обволакивающим голосом.
Марта удивительно малоподвижна. Лицо ее напоминает не честную мордашку скандинавки, а, скорее, японскую маску. В прорезях глаз, которые на удивление черные, а не серые или голубые, мелькает иногда что-то такое, не связанное ни с ее внешностью, ни вообще с происходящим. Жизнь в ее глазах течет гораздо быстрее и интенсивнее, чем то, что происходит с ее вялым, плавным, словно лишенным суставов, белым телом.
А Давида она чем-то не устраивает. Он смотрит на Марту только по необходимости. Как будто не хочет увидеть в ней то, что заставит его выкинуть Марту из царского гарема. Еще Марта не понимает что происходит. То есть, понимает все как-то не так. Вернее, все понимает так, что периодически бросает на меня взгляды, полные превосходства победительницы. Меня это немножко злит, но больше забавляет, поэтому я чаще и чаще начинаю, сидя в своем наблюдательном углу, ухмыляться. Давид очень внимательно отслеживает такие моменты, даже начинает всерьез волноваться, может быть ему кажется, что я улавливаю нечто, что должен, но не может уловить он. Почему он, взрослый, неглупый, интуитивный, не понимает, что я демонстрирую самые банальные эмоции.
Гриша с особой тщательностью и неторопливостью придает Марте позу, словно лепит ее, что-то бормочет, как мурлычет.
-- А можно я останусь в наушниках, буду слушать плейер? -- спрашивает Марта.-- А то вы все время на русский перескакиваете.
Гриша прижимается ухом к ее виску. Я ловлю на себе ее специальный, именно для таких случаев, взгляд. И подмигиваю ей.
-- Еще чего,-- говорит Гриша.-- Ты будешь дергаться в такт. И у тебя выражение лица будет неправильное. Не мечтательное. Могу поставить классическую музыку.
-- Ну... поставь... Что-нибудь... тааакое.
Кажется, мое место в буфете, надо идти. Но в дверь громко стучат, причем с каким-то хамским ритмом.
-- Открывайте немедленно! Совместный патруль полиции нравов квартала Зихрон Йосеф и особого отряда по борьбе с сексуальным терроризмом! -- орет из-за двери Кинолог.-- Предупреждаю, все, что я увижу, может быть использовано против вас! Га?!
Кинолог вваливается в студию и сразу нашаривает взглядом Марту. Ну конечно! Лицо его приобретает специфическое... не совсем специфическое выражение. Он просчитывает расклад, как-то обиженно сникает. Кажется, он тоже смотрит на свое искаженное лицо в чайнике щитов, и оно ему не нравится. Но водить хоровод на пару с Кинологом мне не хочется. Я снова встаю -уходить. Но он бросается ко мне и с неприятно-фальшивой радостью почему-то орет:
-- Привет, Белла-донна! И вам двоим, ведущим придонный образ жизни, гы, тоже привет! Я тут всего три секунды, а вы мне уже надоели. Представьте меня этой прекрасной незнакомке! Здравствуйте, девушка... По-русски не говорит?.. Шалом, хатихат-мотек... Гы, как зырит! А как она, такая, к вам сюда попала? На лыжах прибежала?
Гриша смотрит на Кинолога, как на бешеного кобеля. Так смотрит, словно старается изо всех сил вспомнить телефон отдела по борьбе с бродячими животными. Кинолог отлично взгляд этот выдерживает, ему не впервой, он привычный, кажется, он даже как бы подпитывается. И продолжает:
-- Этто че, жена царя Соломона, я дико извиняюсь? Неее, ребята, облажатушки. Границы сексуальных угодий царя нашего Шломо не простирались дальше Ливана.
-- Мало мне Ортика! -- цедит Гриша.-- Еще один искусствовед в штатском.
-- Так что ты, Гришаня, должен отказаться от своего капреализма и начать рисовать эротические фантазии царя. Типа, что он всю жизнь искал, но стеснялся спросить точный адрес. Гы. Знаешь, ведь у царя Соломона даже такой псалом есть, неканонический: "Дай ты мне, Господи, девушку белую! Я ее женщиной сделаю, сделаю!" Че смотришь? Это юные каббалисты недавно раскопали, аха...
Наверное, у Кинолога что-то случилось. То есть, у него точно случилось -- он же машину разбил, незастрахованную. Даже, если вдуматься, две машины. Но у него уже было время привыкнуть, несколько дней прошло. Да и не повод, дело понятное, житейское, даже вполне гусарское. Что-то тут...
А Давид, умница, уже налил виски и протягивает Кинологу. Тот, как опытный оратор, берет стакан, залпом его опрокидывает и явно собирается продолжить. Но тут вступает женский голос, Марта: