Ортик кивнул и продолжил:
-- Потому что не может никто вступить в Святую Святых, даже если это уже пустое место, или там что-то другое. Только первосвященник, раз в году, в Йом Кипур.
Кинолог осклабился:
-- Рав, ты не прав! Это только в говно и в компартию порядочному человеку нельзя вступать. А во все остальное можно. Решать они будут куда мне можно вступать, а куда нет! Да еще в моем собственном Городе! Аха, ща!
Предстоял выматывающий предсказуемый многовековой спор, который я выслушивать не собиралась. Ортик уже придал лицу доброе-доброе выражение, явно собираясь долго и подробно ликвидировать религиозную безграмотность потерянного поколения и растолковывать мудрость галахических постановлений, даже если оно, поколение, будет хамить и сопротивляться. Но тут вступил (хммм) Гриша и на правах хозяина авторитетно объявил, что спорить бессмысленно, поскольку туннель Хасмонеев не соединен с Храмовой горой, во всяком случае теперь -- лаз замурован нафиг. А желающих повоевать, вернее даже "вступить" в войну на два фронта -- с израильской военщиной и мордоворотами ВАКФа -- просит это делать без него. Поскольку он лично создан для романтико-исторических переживаний, во всяком случае сегодня. А уж никак не религиозно-политических конфликтов.
-- Братцы! -- объявил Гриша.-- Господь покарал нас и предал в руки Ниргелиара, Аремманта, Семегара, Навосара и Ехарампсара.
-- Это что еще за пидары? -- подозрительно перебил Кинолог.
-- Эти мужи,-- сурово отрезал Гриша,-- лучшие полководцы начала шестого века. До нашей, естественно, эры.
-- Халдеи в городе! -- я обрадовалась, что первая сообразила.-- Сейчас нас будут убивать и грабить.
И еще я сообразила, что назвать пять малоизвестных и труднопроизносимых вавилонских имен без запинки, просто так... Ни дилетант, ни даже профессионал не сможет. Все правильно, лучший экспромт -- заранее подготовленный.
-- Да,-- сказал Гриша, приосаниваясь и одергивая хитон.-- Господь покарал меня за то, что не внимал я словам пророка Иеремии. И мне, Цидкиягу, последнему царю из династии Давида, грозит смерть. Все, кто предан мне, да отправятся в бега со мной. А ты, благочестивая хозяйка, собери в дорогу все свечи и фонари, что найдешь в доме. Да немного еды, чтобы подкрепить тело и доброго кошерного алкоголя, чтобы поддержать дух.
-- Амен! -- заорал Кинолог.-- Куда бежать будем? В леса к партизанам, или в пампасы к бизонам? Это важно, я не просто так спрашиваю! Че брать -водку или текилу? И давайте в простыни завернемся! Гы, глядишь и пригодятся.
-- Я тебя сейчас в саван заверну,-- пообещал Гриша.-- Бежать будем через пещеру Цидкиягу.
-- Пещера Цидкиягу? -- задумалась Лея.-- Это я, кажется, знаю где... Ой, а это не где-то у Шхемских ворот?
-- А мы пойдем туда или поедем? -- забеспокоилась Марта.
Гриша подошел к ней, нежно взял ее хрупкие плечики в свои царские длани и, проникновенно глядя в глаза, печально сказал:
-- Цокот копыт выдаст нас врагу. У воинов Навуходоносора чуткие уши. Мы не можем ехать. Я знаю, знаю, что нежные ноги твои не привыкли к грубости камней, но ты же сделаешь это для меня, правда?
-- Да,-- с опаской кивнула Марта.-- Только как мы пойдем? В обход далеко, а через весь Мусульманский квартал, ночью... нет, я не пойду!
Да, вот и мне очень бы хотелось знать -- как мы пойдем через ночной Мусульманский квартал? С песнями и плясками или короткими перебежками? Судя по лицам, интересовало это не только меня.
-- Не бойся, дщерь иерусалимская,-- нежно ответствовал Гриша.-- И вы не бойтесь, чада, домочадцы и прочие кинокритики. Неподалеку отсюда, в доме моего визиря Ариэля, есть тайный ход. О чем, правда, сам мой визирь Ариэль до сих пор не ведает. Рассказал мне об этом подземном ходе его раб, Йоханан.
-- Это интересно! -- воскликнул Ортик.-- А там нет каких-нибудь могил? Или чего-то оскверняющего? Коэнам можно туда ходить?
Ну мог ли Кинолог это пропустить:
-- Аха, это очень важно! Гришаня, там на входе... гы... нет знака "Собакам и Коганам вход воспрещен"?
Гриша обвел гневным взором лыбящуюся компанию:
-- Ну что же тут смешного, я не понимаю! Тут на носу разрушение Первого Храма, подкрадается вавилонское пленение, а вы ржете! Ортик, могил там быть не должно. Это очень кошерная каменоломня. Из нее, судя по всему, брали камень для Храма. А пещерой Цидкиягу ее назвали не потому, что там его могила, а потому что он бежал через нее из Иерусалима. Могила же Цидкиягу -в галуте. Его поймали под Иерихоном, убили у него на глазах всех сыновей. А потом ослепили.
-- То есть, могил там нет, я так понял,-- обрадовался Ортик и вильнул пейсами.-- Тогда я иду!
-- Будем надеяться, что нет. Хотя, где их в Иерусалиме нет? Тем более, под Мусульманским кварталом. Пещера огромная, разветвленная. Подходящая, в общем, пещера.
-- Для чего?
-- Да почти для всего. В ней и масоны в девятнадцатом веке собрания устраивали.
Почему-то именно масоны всех добили окончательно. Народ начал истерично собираться -- хватали со стола, куда-то запихивали.
Я мысленно пошарила по всем этажам и поняла, что ни одного фонарика в доме нет. Присутствует одинокая свеча. Ароматизированная, из ванной. И перед Ортиком из-за этого почему-то неловко. А ведь хотела начать зажигать субботние свечи, да так и не решила -- одну или две. Все из-за Давида. Его бредовые идеи кора отторгает, а подкорка впитывает. Или из-за Линя. Ну уж не из-за Линя, он, в отличие от Давида, меня женой никак не считает. А все-таки интересно, женат Линь или нет. Вот так, из-за боязни быть неправильно понятой страдает нормальное женское любопытство.
А вокруг стоял шум, как на переговорном телефонном пункте из сгинувшего прошлого. Все что-то выкрикивали в мобильники:
-- Даня? Ты уроки сделал? Ел? Ну, молодец. Ложись спать, меня не жди. Я поздно буду. Нет, я сказала ложись. Я... на дежурстве. Так получилось, неожиданно. Коллега заболела, меня попросили... Буду утром. Даня! Слушай, прекрати! Я сказала -- никакого Интернета. Все! А звонок у телефона выключи, я буду звонить и проверять -- свободна ли линия. Спокойной ночи.
-- Яэль? Хай! Сегодня ночью я не приду. У меня приключение. Если придет Рон... Что, уже ждет?.. Вот панчер... Дай ему телефон... Рон? Хай, мотек! Не надо меня ждать. Я в Хайфе, у тети, у нее день рождения. Извини, что не предупредила, но я пыталась -- у тебя пелефон не работал... Где ты был, кстати? А... Ну ладно... Целую... До завтра, милый. Бай-бай.
-- Рувен? Шалом, Рувен! Как дела? Спасибо, барух а-Шем... Я тут у Котеля, нет, не совсем, но близко... У друзей, ты этих евреев не знаешь... Я уже останусь до утра... конечно, и помолюсь, и Тору почитаю, да, близость к Котелю это очень, да... Спасибо. Ну, давай, до завтра.
-- Ларка, слышь! Я это, только под утро явлюсь. Не. Не. Не угадала. Уходим под землю... Нет, еще не зарывают... Нас не зароешь, я тут с группой поддержки... Ну, еще варианты?.. Подпольное казино? А... Ну да. Оно! Гы... Как же это ты, Ларчик, сердцем чуешь! Аха, щас! Знаю я, как ты будешь по-маленькой, аха. Видел. Ты, родная, все свое уже в Эйлате оставила... Тут баб нет. И не будет! Я сказал -- не будет!.. Тут все по-серьезному, типа мужского клуба. Ну конечно, родная, я знаю, что у нас нет денег. Уже нет, аха. А я в долг буду играть! Знаешь почему? Потому что я, гы, отыграться хочу за Эйлат!.. Не сможешь уснуть? А ты найди в шкафу трехтомник Лермонтова, Михал Юрича и почитай "Тамбовскую казначейшу"... Гы! Все, до связи!
Смешно. Никто не признается на что променял ночной сон. Вот оно -дремучее желание человека казаться нормальнее, чем есть. А я, если бы вдруг решила сейчас позвонить Линю, наоборот рассказала бы куда собираемся лезть, еще и сгустила бы. И о ком, а вернее о чем это говорит? А говорит это о том, что нет у меня ни Дани, ни Рона, ни Рувена, ни даже, боже упаси, Ларчика -ни одной души, которую я боялась бы царапнуть своей ненормальностью. Вот и получается, что Линь находится от меня на такой дистанции, куда не добираются интимные, действующие в ограниченном радиусе эмоции, и достается ему, бедному, лишь облаченный в павлиньи перья холодно-снисходительный имидж. Кроме того, похоже, что я проскользнула мимо лузы взрослости. Куда? В лужу среднего возраста. А значит, неспособна на зрелые чувства и зрелые отношения со зрелыми людьми, которые хотят валять дурака в узком кругу и казаться нормальными всем, кто вне арены.