Встречаясь с ними везде, Лермонтов мог выделить Донских офицеров еще по одной причине. Если в Линейном и Черноморском казачьих войсках на офицерские должности вплоть до наказного атамана назначались зачастую чины из регулярной кавалерии, то у Донцов офицерами становились только выходцы из своей среды[62].
Казалось бы, нужны ли еще комментарии? И тем не менее...
«Чистенький, новенький городок» был изображен Лермонтовым не только на страницах романа, но и на холсте. Его живописная работа «Пятигорск» позволяет увидеть и «домик с красной кровлею над ванной», и аккуратные ряды городских строений, и «серебряную цепь снеговых вершин», оканчивающуюся двуглавым Эльбрусом.
Есть на полотне и пятигорский бульвар. Вдали, у поворота его, виден двухэтажный «дом для неимущих офицеров» (надстроенный, он сохранился и поныне). Неподалеку был расположен «дом для раненых офицеров, выстроенный иждивением Войска Донского генерала Орлова в благодарность за исцеление здешними водами»[63]. Наряду с Николаевскими ваннами и знаменитой ресторацией, где «можно найти... вкусный обед, биллиард и даже танцы с прехорошенькими посетительницами», офицерские дома составляли те «четыре каменные здания, что обращают на себя внимание как по великолепию, так и по искусной отделке и зодчественной красоте»[64].
Кто же обитал в «доме Орлова»? Из воспоминаний декабриста Розена узнаем, что дом этот был предназначен «для больных и раненых Донского войска»[65].
Вот ведь как получается! Помимо того, что Донские полки встречаются автору «Княжны Мери» повсеместно, помимо того, что один из них следит за безопасностью Кавказских минеральных вод, оказывается, что на том самом бульваре, где Печорин, дав волю красноречию, усиленно отвлекает от юной княжны ее обожателей, высится красивый дом, где разместились офицеры Донского войска, находящиеся на излечении. Естественно, что офицеры эти, принарядившись, выходят погулять, покрасоваться прежде всего на «свой» бульвар.
«Наконец вот и колодезь... На площадке близ него построен домик с красной кровлей над ванной, а подальше галерея, где гуляют во время дождя» (М. Ю. Лермонтов. Княжна Мери). Фрагмент акварели А. А. Тона. 1832. ГРМ.
Дом Орлова на пятигорском бульваре. Фрагмент акварели А. А. Тона. 1832. ГРМ.
Батальная сцена. Рисунок А. Н. Долгорукова. 1839. ГПБ.
Представьте себе две стройные фигуры в синих чекменях, перетянутых в талии кушаком черной китайки; с серебряными чешуйчатыми эполетами; с блестящими петлицами на воротнике и обшлагах; с алыми лампасами на синих шароварах[66] — удивительно ли, что, ярко выделяясь среди «истертых, старомодных» штатских костюмов и блеклой зелени армейских сюртуков, они сразу же привлекли взгляд лермонтовского героя?!.
Рисуя военных персонажей, писатель всегда стремился к конкретности. Например, в неоконченном романе «Княгиня Лиговская» действующие лица — офицеры гвардейских частей: Конного и Преображенского полков, а также Конной артиллерии. В «Герое нашего времени» автор, следуя литературным нормам, употребил сокращения. Но это не столько маскировало, сколько подчеркивало определенность названий, создавая впечатление достоверности. Современный Лермонтову читатель, особенно кавказский, без всякого труда разгадывал нехитрые ребусы. Только теперь, полтора века спустя, это стало представлять некоторую сложность.
ИМЯ НА КИНЖАЛЕ
Имя это дважды названо Лермонтовым по возвращении из кавказской ссылки 1837 года.
таков черновой вариант стихотворения «Поэт»[67].
Кроме того, существует прозаический набросок, начинающийся словами «Я в Тифлисе» (дневниковая запись? план задуманной повести? ) — увлечение женщиной, причастность к чужой тайне, случайное спасение от гибели... Есть там и такие строки: «Я снял с мертвого кинжал для доказательства... несем его к Геургу. Он говорит, что делал его русскому офицеру»[68].
В лермонтоведческой литературе часто повторяется, что Геург — реальное лицо и что поэта водили к старому мастеру, показывая городские достопримечательности. Между тем нельзя не заметить противоречия. Стихи вызывают представление о некоей легендарной, полумифической фигуре. Прозаические фразы — о кузнеце, которого Лермонтов или его современник, герой задуманной повести, знает лично.