Университетский совет перепугался и убедил попечителя представить дело оконченным и для того виноватых или так кого-нибудь посадить в карцер. Это было неглупо. Легко может быть, что в противном случае государь прислал бы флигель-адъютанта, который для получения креста сделал бы из этого дела заговор, восстание, бунт и предложил бы всех отправить на каторжную работу, а государь помиловал бы в солдаты»[102].
Участники инцидента имели все основания тревожиться за свою судьбу. Тогда-то в альбоме Н. И. Поливанова и появляется:
Автограф имеет позднейшую приписку: «28 марта 1831 года. Москва. Михайла Юрьевич Лермантов написал эти строки в моей комнате во флигеле нашего дома на Молчановке ночью; когда вследствие какой-то университетской шалости он ожидал строгого наказания. Н. Поливанов»[103].
Поливанов не знал подробностей, так как учился не в университете, а в одном из частных пансионов. Тем не менее он был полноправным членом студенческого кружка, куда входили также Владимир и Николай Шеншины, Алексей Лопухин и Андрей Закревский.
7 июня 1831 года Владимир Шеншин пишет из Москвы в деревню, где Поливанов проводит лето: «Любезный друг. Первый мой тебе реприманд: зачем ты по-французски письмо написал, разве ты хотел придать более меланхолии, это было совсем некстати. Мне здесь очень душно, и только один Лермантов, с которым я уже пять дней не видался (он был в вашем соседстве у Ивановых), меня утешает своею беседою... Пиши к нам со всякой оказией, ты ничего не делаешь, да притом верно нам не откажешь в малом удовольствии нас повеселить твоими письмами следуя параллельной системе, да пожалоста пиши поострее, кажется, у тебя мысли просвежились от деревенского воздуха. Твое нынешнее письмо доказывает, что ты силишься принять меланхолический оборот своему характеру, но ты знаешь, что я откровенен, и потому прими мой совет, следуй Шпигельбергу, а не Лермантову, которого ты безжалостно изувечил, подражая ему на французском языке... Прощай. Верный твой друг, хотя тебя и уверяет твой папинька, что мы пострелы, негодяи — но пожалоста не верь, впрочем, сам знаешь,— действуй по сердцу».
Здесь же приписка Лермонтова: «Любезный друг, здравствуй! Протяни руку и думай, что она встречает мою; я теперь сумасшедший совсем <...> Нет, друг мой! мы с тобой не для света созданы;— я не могу тебе много писать: болен, расстроен, глаза каждую минуту мокры <...> Много со мной было; прощай, напиши что-нибудь веселее <...>»[104]. Отношения молодых людей характеризуются здесь достаточно красноречиво. Мы узнаем о сильном влиянии поэта на своего друга: тот пытается ему подражать и в слоге и в темпераменте. Совет Шеншина следовать Шпигельбергу, персонажу из шиллеровских «Разбойников», речь которого отличалась сочным и грубоватым юмором, открывает нам еще одну реальную черту характера Поливанова. (Впоследствии это будет подмечено Лермонтовым в юнкерских поэмах.) Лермонтовская приписка отражает его тяжелое душевное состояние, вызванное разрывом с Н. Ф. Ивановой — адресатом юношеской лирики.
Преподавание в Московском университете не удовлетворяло Лермонтова. Отсюда — конфликты с профессорами, запись в официальных бумагах: «посоветовано уйти». Лермонтов решает перевестись в Петербургский университет. Но, приехав в северную столицу, узнает, что во всех университетах проведена реформа и «к трем нестерпимым годам прибавляют еще один»[105]. К тому же здесь отказались зачесть предметы, сданные в Москве. Начинать все заново он не захотел и после долгих колебаний и сомнений решил поступать в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. Через два года его ждут офицерские эполеты и с ними — самостоятельность.
М. Ю. Лермонтов. «Вид Крестовой горы из ущелья близ Коби». 1837. Литография. ИРЛИ, Ленинград. Воспроизведена зеркально: именно такой рисунок нанес художник на литографский камень.
Фрагмент литографии.
103
Лермонтов.— Т. 1.— С. 176, 416. В «Лермонтовской энциклопедии» (с. 645) приписка датируется «23 марта», что является ошибкой. Как показало проведенное мною изучение автографа в альбоме Поливанова (ИРЛИ, Отдел рукописей, ф. 524, оп. 1, д. 41), там стоит «28 марта». Кстати, именно так было напечатано в Каталоге домашнего музея Поливановых (Симбирск, 1909, № 331); так же и в академическом собрании сочинений Лермонтова под редакцией Д. И. Абрамовича (СПб., 1910. Т. 1. С. 398). Однако в том же томе на странице 254 ошибочно указано «23 марта»; вероятно, эта ошибка и стала исходной для вереницы последующих изданий.