Видный советский ученый Оскар Эдуардович Вольценбург в течение многих лет собирал сведения о художниках, работавших в России. Каталоги его насчитывают пятьдесят тысяч имен. Уникальные материалы стали основой биобиблиографического словаря «Художники народов СССР». Заинтересовавшись Мейером, естественно было обратиться к этому словарю, но многотомное издание дошло в ту пору лишь до буквы «Е». Вот почему я воспользовался любезным приглашением дочери ученого, Ольги Оскаровны, и очутился в старинной петербургской квартире. Тринадцать объемистых шкафов, около полумиллиона каталожных карточек! На каждом — имя художника, ссылка на литературный источник и краткая суть сообщения. С портрета на стене спокойно и дружелюбно смотрел пожилой голубоглазый человек, который выполнил этот гигантский и поистине подвижнический труд.
Среди разрозненных материалов о Егоре Мейере особенное внимание привлек один, касающийся экспедиции 1842 года под руководством прославленного географа П. А. Чихачева. Чуть позже вышла его книга «Путешествие в Восточный Алтай». Издание богато иллюстрировано. В предисловии читаем: «Виды сняты с натуры Георгием Мейером, воспитанником Академии художеств. Талант этого юного, не испорченного славою художника значителен. Я обратился к самым известным парижским литографам для воспроизведения некоторых рисунков»[228].
Итак, Париж, литографии. Сразу приходит на память петербургская серия, изданная там же и примерно в то же время. Но автором ее назван J. Meyer. А мы, взяв в руки роскошную ин-кварто книгу Чихачева, обнаруживаем на алтайских рисунках автографы: G. Meyer или Georges Meyer[229].
Простое сопоставление подписей в двух парижских изданиях, причем изданиях синхронных, убеждает: перед нами два Мейера, два современника, два пейзажиста. Кто же этот второй?
Захожу еще на одну выставку — западноевропейского видового рисунка XIX века в Эрмитаже. Работы, числом более ста, различались между собою по манере исполнения. Но некоторые, хотя бы «Дворец герцогов Нассау в Биберахе» или «Руины храма Юпитера в Помпеях», казались написанными той же кистью, что и виды кавказских курортов. Легкие мазки, скрупулезность рисунка, мягкие переходы оттенков, воздушность облаков — все заставляло искать внизу знакомый росчерк... Там стояли иные имена[230].
Правда, проспект выставки предупреждал: «Признаки национальных школ в этом жанре ощутимы сравнительно слабо». И искусствоведы крупнейших музеев Москвы и Ленинграда отказывались делать какие-либо выводы о национальной принадлежности J. J. И все-таки, переходя от одной витрины к другой, трудно было отделаться от мысли: манера нашего Мейера — плоть от плоти представленных здесь художественных школ: австрийской, немецкой, но, пожалуй, особенно швейцарской.
Тысяча однофамильцев
— А вы смотрели у Тиме и Беккера? Не нашли? Ленитесь, наверное...
Укор не был неожиданным. К этому фундаментальному изданию рука протягивается в самую первую очередь. В словаре около тысячи художников по фамилии Мейер. Имена двухсот из них начинаются с «J». В глазах рябит, голова идет кругом. Как тут сориентироваться? Разумеется, сразу можно исключить ювелира из Аугсбурга, литейщика колоколов из Любека или, скажем, художника по фарфору с Севрской мануфактуры. Но остаются — архитектор из Франкфурта, живописец из Вены, маринист из Бреста, рисовальщик из Праги, гравер из Данцига...
К тому же весьма серьезная научная статья утверждала: из всех Мейеров «в России работали, согласно словарю Тиме и Беккера, трое». Далее уточнялось: третий назван ошибочно, на самом деле их было лишь двое — братья Иоганн Георг и Иоганн Кристоф из Нюрнберга, которые служили в Российской Академии наук с 1778 по 1816 год[231]. Вот почему постоянно теплилась надежда, что J. J.— русский художник, следовательно, мог и не попасть в зарубежное издание. Ведь нет там, к примеру, Егора Егоровича, академика пейзажной живописи (хотя Георгиев Мейеров перечислено добрых два десятка!). Но когда все новые и новые признаки стали убедительно указывать на Запад, пришлось еще раз перелистать знаменитый гроссбух.
...И все же упрек в лени был не без оснований. Если, не путаясь сотен однофамильцев и десятков тезок, обратить внимание на двойное имя, начинающееся с «J», то останется лишь девять кандидатур. Из них по годам подходят только двое — два Иоганна Якоба Мейера.
229
Согласно иркутской гипотезе: Егор — Георгий — Жорж, а потому первая буква имени — «J». Латинское «иот» во французском языке действительно дает звук «ж», например: Jacques — Жак, Jean — Жан, и т. д. Но вот имя Жорж, как видим, пишется иначе — Georges. То же и по-английски (George — Джордж), по-немецки и по-датски (George — Георг), по-итальянски (Giorgio — Джорджо).
Почему в таком случае мы сразу не отвергли иркутскую версию? Хотя бы потому, что на трех европейских языках имя это в самом деле начинается с «J»: португальское Jorge — Жоржи, испанское Jorge — Хорхе и голландское Joris—Иорис. Не зная ровно ничего о художнике, мы не могли пренебречь ни одной версией.
---
Примечание:
Гиляревский Р. С., Старостин Б. А. Иностранные имена.— М., 1978.— С. 211.
230
См.: Кантор-Гуковская А. С., Илатовская Т. И. Западноевропейский видовой рисунок XIX века: Каталог выставки.— Л., 1979.
231
См.: Мигдал Д. М. Иоганн Георг Майр и его виды Петербурга//Сообщения Государственного Русского музея.— Л., 1959; Вып. 6.— С. 26.