По отсутствующему взгляду Серафима Гавриловича Глаголин понял, что говорит слишком усложненно. Решил объяснить попроще:
— ЭВМ в конверторном цехе станет надежным помощником мастера. Сейчас целый ряд решений мастер принимает интуитивно, в зависимости от своего опыта. Машина же, получив соответствующие данные — анализ металла, шлака, газов, температуру, — мгновенно сообщит, сколько надо добавить руды, извести, шпата и других компонентов. А главное — какой держать кислородный режим.
— Этому сложно научить машину? — спросила Наташа. До сих пор она слушала затаив дыхание.
— Это долго? — Серафима Гавриловича больше интересовал фактор времени.
— И сложно, и долго, — с грустинкой в голосе ответил Глаголин, заглядывая в глаза Наташи. — Надо установить различные зависимости, облечь их в математическую форму, перевести на язык, который машина поняла бы и запомнила. Короче говоря, надо разработать математическую модель процесса, или так называемый алгоритм.
— Была бы однородная шихта, никакие логоритмы не понадобились бы, — упрямо проговорил Серафим Гаврилович.
— Многого захотел, папа. Где ты ее возьмешь? — решился наконец принять участие в беседе Юрий — ученость Глаголина подавляла его. — Металлолом у нас пестрый, по всем задворкам собираем. И чугун прыгает. То такой, то сякой по анализу.
Разговор сразу повернулся к заводским нуждам сегодняшнего дня, к неполадкам и неурядицам. Добрались и до техсовета.
— Кто, как не Борис, виноват, что заседание прошло коряво, — попрекнул сына Серафим Гаврилович. — Выпустил этого духа из бутылки, — он бесцеремонно показал пальцем на Глаголина, — а загнать обратно не сумел. И получилось: хоть спи, хоть о своем думай. Но спать на народе стыдно, о своем думать — тоже много не надумаешь — жужжит и жужжит. Ты что, Владимир, не понимал, что люди не понимают?
— Понимал и заранее предвидел, — стал оправдываться Глаголин. — Я и Гребенщикову говорил, что может получиться, как на концерте серьезной музыки, навязанном случайной аудитории. Несколько человек наслаждаются, а остальные ушами хлопают и только и думают о том, как бы сбежать. Но Гребенщиков настоял: «Будут научные работники, надо показать товар лицом».
— Этот товар даже для научных работников оказался недоступным, — с уверенностью заявил Борис. — Я-то видел их страдальческие лица.
— Выходит, зря затрачены были два с половиной часа…
Никто не ответил Глаголину.
— А у нас телефон есть, — инфантильно проговорила Анастасия Логовна, обращаясь к Глаголину, проговорила вроде бы ни к селу, ни к городу, а на самом деле вполне обдуманно. — Можете позвонить домой, предупредить, что задержались.
«Господи, и до чего же старики неуклюжи», — испытывая жгучий стыд, подумала Наташа.
— Я работаю рядовым грузчиком в желдорцехе, а деятелям моего ранга телефон не полагается, — отозвался Глаголин с чуть заметной усмешкой. Идя навстречу желанию Анастасии Логовны, добавил, чтобы сразу внести полную ясность: — Дома меня никто не ждет. Единственный член моей семьи — мамочка сейчас в Ленинграде.
Серафим Гаврилович бросил на жену злорадный взгляд: ну что, допрыгалась со своими заходами, разоблачили?
Однако Анастасия Логовна осталась вполне довольна собой: ради полученных разведданных можно было сыграть в дурочку. «А что грузчик, — рассуждала она, — в этом нет ничего зазорного. Самое главное — какой человек. А Владимир, сразу видно, человек хороший. И к зеленому змию равнодушный. Даже стопку держит непривычно для глаза, двумя пальцами. И голова у него не только, чтоб кепку носить».
Раскладывая по тарелкам жаркое, она столько наворотила гостю, что тот испугался и попросил пощады.
— Ты ж учти: Владимир сейчас не на погрузке, — вступился за Глаголина Серафим Гаврилович, поскольку жена оставалась неумолимой. — Он наукой занимается. А для ученых лучшая пища — мед да акриды.
Не только Анастасии Логовне приглянулся Глаголин. Понравился он и Наташе. И в то самое время, когда Анастасия Логовна мерила Глаголина своей меркой, Наташа оценивала его по-своему: «Не похож он на других молодых мужчин. Ни заносчивости в нем, ни самолюбования, хотя, казалось бы, все данные для этого есть. И удивительная мягкость. Но не бесхребетная, а от какой-то настороженной деликатности. А как трогателен он своей житейской неприспособленностью. Поношенная, с потертыми манжетами рубаха, мешковатый, как с чужого плеча, пиджак. Такому нужна женская забота, даже больше — опека».