— У нас есть способ удерживать коммунистов, — с неосмотрительной прямотой сказал Додока и тотчас пожалел об этом.
— Э-э, вон вы куда гнете! — пристыдил его Серафим Гаврилович. — Значит, не снимать с учета. Это дело ума не требует. Надо создавать людям такие условия, чтоб они не разбегались. Мы вот знаем, что вы хамству препоны чините.
Додока отвел глаза.
— Да, да, мы все знаем. Знаем и то, какой раздолбай устроили вы продавцу в магазине, когда услышали, как он грубил покупателю. Было такое?
— Ну, было, — почему-то застеснявшись, неохотно отозвался Додока.
— А вот что это вы завод без внимания оставили? Ведь один хам может весь коллектив перепортить. Облаял тебя сегодня, завтра, каждый день, и ты — хочешь не хочешь — тоже лаять научишься. Кто Гребенщикова на этот трон посадил, кто Збандута отпустил? — Голос Серафима Гавриловича гудел, как растревоженный колокол.
— Обстоятельства так сложились. — Додока даже удивился себе — оправдывается.
— Обстоятельства не сами складываются, их люди складывают.
Не курит Серафим Гаврилович, только разве что за рюмкой иногда побалуется, и то не дома, чтоб жена не видела, чтоб Юрке дурной пример не подавать. А тут не выдержал. Приподнялся, потянул руку за папиросой и, уже взяв ее из жерлеца пачки, спохватился, попросил разрешения закурить.
Закурил и Додока.
— Все было бы иначе, если б Збандута не послали в Индию, — глухо вымолвил он.
— Послали! — зло усмехнулся Серафим Гаврилович. — Не поверю, что это против мнения горкома сделали. Захотели б — не отдали. Видать, не ко двору пришелся.
Додоке показалось, что стены в его кабинете не глухие, не кирпичные, а проницаемые. Прослушиваемые и просматриваемые. Пусть не очень точно, но люди действительно все знают. Он на самом деле не оказал должного сопротивления, когда отзывали Збандута, не лег костьми.
— Видите ли, тут особая причина… — Он не хотел раскрываться перед этим дотошным посетителем. — Ну… братская помощь Индии.
— Могли бы послать и рангом пониже, у нас прекрасных специалистов на других заводах достаточно.
— А международный престиж?
— А мы что, не на престиж работаем? В сорок две страны как-никак лист отправляем. Вот ушел Збандут — и престиж начинает портиться.
— Какая тут взаимосвязь? — удивленно спросил Додока.
Серафим Гаврилович посмотрел на него с явным осуждением, приклонился к столу.
— Новая набережная, ничего не скажешь, дело стоящее. Уедете вы от нас — почему-то так повелось: едва проявит себя человек, как его забирают, — а вспоминать…
— Не зря же Донбасс называют кузницей кадров.
Додока перебил Серафима Гавриловича умышленно — не хотел, чтоб тот закончил фразу.
Однако Серафима Гавриловича не собьешь.
— Так вот и говорю я: уедете от нас, и каждый будет вспоминать: набережную Додока сделал. Хорошо это, конечно, — на земле свой след оставите. А что завод без вашего призора…
И снова Додока решил направить ход рассуждений собеседника.
— Вы мне так и не объяснили, в чем взаимосвязь.
— А в том, что Гребенщиков сильно напер на прокатчиков. За валом погнался, за рекордом. Как же, надо результативность своей работы показать! Ну и началась не прокатка, а молотьба. Обжатие все нормы превысило. И посыпались рекламации. Слышали? Или только за процентами следите?
— Н-не слышал… — без охоты признался Додока.
— А не слышали потому, что для города вы отец, а для завода…
— …отчим?
— Во-во. Завод для вас пасынок. Забытый и забитый.
— А почему забитый?
— Люди на нем забитые. И еще скажу вам, если уж пошло на откровенность: слава у вас однобокая.
— Как это понять, — Додока заглянул в бумажку, оставленную секретаршей, — Серафим Гаврилович?
— Между прочим, я по паспорту Гавриилович. В честь архангела Гавриила.
— Духовного звания, что ли, была семья? — улыбнулся Додока.
«Улыбка у него все же получается, только больше в глазах. А показалось сначала — и захочет не улыбнется: шрамы по всему лицу», — отметил про себя Серафим Гаврилович и сказал:
— Как в воду смотрите. Дед — безземельный крестьянин, отец сначала был архиепископом конного двора, потом архимандритом над изложницами в разливочном пролете. Но веровал. Вот его на Серафима и потянуло. Меня наградил, а я — своих детей. Отчеством, разумеется. Их у меня трое…
— Вы не сказали, почему слава однобокая, — возобновил Додока начатый разговор. — Давайте напрямик. Я критику выдерживаю.