— Это не так уж редко случается, — отозвалась Алла. — Не угодил кому-то повыше — и нет тебе места под солнцем.
— Как раз место под солнцем ему нашлось, да еще под каким жарким — индийским! — пошутил Гребенщиков, отставляя чашку. Чашка была крупная, с вензелем — фамильная. Гребенщиков ею очень дорожил и никому, кроме жены, прикасаться не разрешал.
— Ты всё? — спросила Алла и не получила в ответ ни «да» ни «нет». О чем-то своем думал муж, судя по глубокой складке на лбу, серьезном и значительном.
Алла налила себе еще чаю и сидела в ожидании, когда он остынет, вдыхая терпкий аромат.
— А знаешь, что мне пришло в голову? — Гребенщиков вдруг взял ее за руку. — Хорошо бы выдвинуть его на Государственную премию.
Не скажи он это громко, Алла решила бы, что ослышалась. Ее супруг, никогда ничьих дел близко к сердцу не принимавший, проявляет заботу о своем коллеге. Такая акция требует не только чуткости, но и смелости: придется идти против течения — Збандут ведь в немилости.
— Но, очевидно, не его одного? — как бы ненароком спросила Алла.
— Естественно. Но главная фигура — Збандут.
— За аглофабрику?
— За освоение кислородно-конверторного цеха.
— Это было бы очень благородно с твоей стороны, — поощрительно проговорила Алла. — Подняв таким образом Збандута, ты как бы проведешь демаркационную линию между его деяниями и своими и тем самым подчеркнешь, что его заслуги себе не приписываешь.
На другой день перед очной оперативкой Гребенщиков вызвал в кабинет начальника технического отдела Золотарева, человека сведущего во всех процедурных вопросах, беспристрастного советчика и надежного исполнителя. Но основное его достоинство — нем как рыба У него и складка рта такая, будто губы разнимаются редко и с трудом, и выражение лица соответствующее: много знаю, но мало говорю.
От всего его облика веяло той элегантностью, которую придает хорошо сшитый костюм и умение носить его.
Поправив и без того безупречно завязанный галстук, Золотарев застыл, прямой, как жердь, словно по команде «смирно».
Не всякому Гребенщиков предлагает сесть, предпочитает, чтобы с ним разговаривали стоя. Это, с его точки зрения, дисциплинирует, заставляет ощущать дистанцию. Но Золотарева он милостиво усаживает в кресло и, сделав паузу, которая обычно предшествует у него значительному разговору, начинает издалека:
— Как вам нравится проект конверторного цеха?
— Первоклассный проект.
— А темпы освоения?
— Выше всяких похвал. Вместо положенных тридцати месяцев освоить проектную мощность за полгода… — Золотарев затаил дыхание.. Он научился угадывать мысли начальства с полслова, а сейчас не понимал, к чему клонит Гребенщиков.
— Не кажется ли вам, Геннадий Кузьмич, что есть все основания выдвигать людей на Государственную премию?
Золотарев подтвердил свое согласие кивком головы.
— А почему без энтузиазма? — осведомился Гребенщиков полушутливо-полустрого.
— У меня на это своя точка зрения. При каждом выдвижении частенько бывает больше обиженных, чем осчастливленных.
— Бывает. Все бывает. А между тем давайте подумаем, кого следует выдвинуть.
— Вы, наверно, уже все решили…
— В таком случае я бы не вызвал вас. Меня интересует ваше мнение. — Гребенщиков упорно перекладывал задачу на плечи Золотарева.
Через минуту-другую тот пересилил в себе чувство, которое находилось в противоречии с желанием, начал перечислять:
— Директор «Южгипромеза», главный инженер проекта конверторного цеха — без них никак не обойтись, директор завода, естественно, главный сталеплавильщик, начальник цеха. Необходимо добавить еще наиболее отличившихся в освоении рабочих. Двух-трех. Получится семь-восемь человек. Это нормально. Будет больше — могут пройтись красным карандашом.
— А кого обычно вычеркивают?
— Рабочих, как правило, не трогают. Список могут сократить за счет руководящего состава.
— Кстати какого директора вы имеете в виду?
Золотарев некоторое время раздумывает над ответом. Не ради же Збандута Гребенщиков затевает выдвижение. Очевидно, ради себя. Но назвать его фамилию Золотареву смерть как не хочется. Какое отношение имеет Гребенщиков к строительству конверторного цеха? Все вынес на своих плечах Збандут. И все-таки он говорит:
— Ныне здравствующего, естественно. Вас.
Во взгляде Гребенщикова что-то похожее на признательность, но слова его звучат жестковато: