Гребенщиков невольно вспомнил предупреждение Додоки: «Смотрите, не разгоните кадры». И как напророчил, что Шевляков окажется первым. Теперь жди как бы не возникла цепная реакция. Начнут расползаться один за другим. Лиха беда начало.
Долго размышлять Гребенщиков не любил, он предпочитал действовать. Набрал телефон Подобеда.
— Прошу ко мне, Василий Лукьянович.
Категорический тон приглашения покоробил Подобеда.
— А кто кому нужен? — спросил он. — Я вам? В таком случае пожалуйте ко мне.
Не хотелось Гребенщикову уступать, но делать было нечего — осложнять отношения с Подобедом, когда они и без того сложны, счел неразумным. Пошел. Правда, не сразу, а возвращаясь после обеда из дому, чтобы для посторонних выглядело будто завернул мимоходом.
— Шевляков подал на расчет, — сообщил без всякой преамбулы.
Лицо секретаря парткома, смуглое, худое, нервное, не выразило ни удивления, ни возмущения. Он молчал и ждал, что еще преподнесет ему Гребенщиков.
— Тоже строит из себя красну девицу, слова ему не скажи! — ерепенился Гребенщиков.
— Разные бывают слова, и по-разному они говорятся, — укорил его Подобед. — А какое, собственно, отношение имею я к этому событию?
— Приструнить нужно.
— Кого?
— Как кого? Его.
— А может быть, вас? И почему, скажите на милость, мы должны выправлять ваши огрехи? Вы будете разгонять людей, а нам их удерживать, — рассудительно возразил Подобед.
Повисла пауза, Гребенщиков соображал, что сказать. И в итоге:
— Вам это проще простого. Не снимайте с учета.
Подобед покачал головой.
— Такую меру к Шевлякову я применять не буду. И даже переубеждать не буду. Гуманности ради. У вас люди как на вулкане.
— Ваш гуманизм может дорого обойтись. Доменный цех сядет с планом. — Громкостью голоса Гребенщиков подчеркивал, что диктовать волен он, а не ему.
— Это вы провалитесь. Меня в пару не подпрягайте.
— Выходит, вы только успехи согласны делить пополам? — вызывающе проговорил Гребенщиков.
Подобед откликнулся на эти слова очень сдержанно:
— Я отвечаю не так за показатели, как за воспитание людей. К глубокому сожалению, и за вас в частности. Смешно, Андрей Леонидович. Смешно и грустно. По возрасту вы мне почти в отцы годитесь.
— Но выход какой-то нужно найти. — Гребенщиков котел уяснить до конца, как быть, что предпринять.
— Выход? Найду вам выход. Пригласите Шевлякова к себе, поговорите по-хорошему, расположите к себе. Он ведь мягкий и отходчивый человек.
— Звал — не идет.
— Дожили… — хмыкнул Подобед. — Тогда сами пойдите к нему. Принесите свои извинения…
— Мне?.. Я должен изви-няться? — взвился Гребенщиков, оскорбленный советом Подобеда. — Он меня игнорирует, а я к нему на поклон?!
Так и ушел Гребенщиков, не найдя выхода из тупиковой ситуации, в какую попал своими же стараниями.
А вечером, когда раздражение перегорело и Гребенщиков, твердо взвесив, что потеряет с уходом Шевлякова, позвонил к нему на квартиру в надежде наладить контакты, какая-то женщина, очевидно, жена Шевлякова, осведомившись, кто у телефона, мгновенно повесила трубку.
Только назавтра Гребенщиков понял что к чему: Шевлякова подобрали на улице, когда он возвращался домой, с жесточайшим инфарктом.
ГЛАВА 14
Единственный человек, кому рассказал Глаголин о том, что делает чужую диссертацию, была Наташа. Время их знакомства никак не соответствовало той степени доверия, которое возникло у него к этой девушке. В своем воображении он наделил ее всеми достоинствами, которые только могут встретиться в палитре человеческих качеств, в том числе и умение хранить тайны.
Общеизвестно, что женщины хранят свои тайны лучше, чем чужие, в отличие от мужчин, которые относятся к чужим тайнам строже, чем к собственным. В этом отношении у Наташи был мужской характер. Она никому не сказала о том, что узнала от Володи. Ни отцу, ни Борису, хотя всем своим существом жаждала, чтоб неблаговидная акция Гребенщикова каким-нибудь образом была употреблена ему во вред. Общая атмосфера неприязни к Гребенщикову передалась и ей.
Володя не упал в ее глазах после такого признания. Не упал потому, что взялся за диссертацию не корысти ради и даже во вред себе. Не сумел по мягкости характера противопоставить свою волю тренированной воле Гребенщикова и его изощренной демагогии. А мягкость Володиного характера нравилась Наташе, нравилась, возможно, по контрасту с собственной семьей. У них, у Рудаевых, все, кроме матери, были крутого замеса, и как ни уважала Наташа отца и брата за чисто мужской шероховатый нрав, человеческие слабости Володи очень подкупали ее.