Пронеслась в памяти история одной судьбы, рассказанная отцом. Было это давно, в двадцатые годы, когда проходила первая лотерея Осоавиахима. Скромный счетовод в маленьком глухом городке выиграл кругосветное путешествие и отправился в дальние дали. Это был первый советский турист, которому выпало счастье объехать земной шар. Три месяца он находился в фокусе внимания. Его чествовали в каждом городе, где он останавливался, заваливали подарками, его фотографировали, интервьюировали, его ублажали, его… развратили. Когда после такого триумфа он вернулся в свой тихий город и стал опять неприметным человечком, он не выдержал, повесился.
А Зоя продолжала рассказывать: цветы, вызовы на бис, бесконечные интервью. Показала газеты со статьями, в которых ей отводилось почетное место, затем вынула фотографии.
— Это у домика Айвазовского. А это на Ялтинской набережной. А вот мы с Топчиевым в «Бахчисарайском фонтане».
Женю окончательно доконало это «мы». Разворошенная обида переросла в ожесточение.
— Нет! — вырвалось у него, как крик, панически и смятенно.
Спасаясь от вопрошающих взглядов, он резко повернулся и вышел на балкон.
Зоя растерянно уставилась на Игоря Модестовича.
«Иди к нему», — прочитала в единственном глазе, смотревшем сейчас требовательно и твердо.
Подчеркивая категоричность приказа, Игорь Модестович отвернулся к стене.
Можно ли удержать человека от самопожертвования, если он решил пойти на этот отчаянный шаг? Можно ли уговорить его, если он любит, чтоб перестал любить? Как ни молод был Женя, он понимал, что обычными словами ничего не сделаешь, ничего не докажешь. И когда Зоя приблизилась к нему, он решился на крайнюю меру — оттолкнуть ее, чтобы довести свой замысел до конца, как ни мучительна будет его да и ее боль.
— Ответь мне, — потребовал он, — как бы ты танцевала, если б твою маму в тот день разбил паралич, а во время спектакля тебе дали бы письмо от… от любимого человека, который бросает тебя!
— Женя, я понимаю, что виновата… Очень виновата… — испуганно и жалобно залепетала Зоя.
— Потому и приехала? Искупить свою вину?
Зоя пригнула голову, чтобы не показать слез.
— И это, и… и… Я же тебя люблю!..
Страшно слышать такие слова от человека, которого ты отвергаешь не любя, а еще страшнее, если продолжаешь его любить. Еще мгновение — и решимость покинет его, еще мгновение — и он обнимет ее. Он смотрит на нее, родную, желанную, и, собрав все душевные силы, жестко произносит:
— А я не люблю тебя.
— Не мели чепухи! Ты врешь, Женька, врешь! — Его слова показались настолько нелепыми, что Зоя даже заулыбалась.
Что ни подсказывает Жене незримый мучитель внутри него, он — сама непреклонность.
— Да, да, я не люблю тебя! Я не верю тебе больше! Ты ушла один раз, можешь уйти и второй! Так пусть второго не будет!
Много напряжения стоило ему выдавить из себя эти слова, но он ощутил облегчение: сказанного не воротишь.
Зоя взяла его тяжелое, недоброе лицо руками, притянула к себе, но он резким движением отбросил ее руки. Как он поступит завтра, он не знает. Возможно, поедет за ней вслед, будет осветителем, рабочим сцены, контролером — кем угодно, только бы видеть ее, только бы находиться рядом. Но сегодня надо выстоять.
— Ты понимаешь, что делаешь?! — В голосе Зои гнев, оскорбленное самолюбие, боль утраты.
— Я делаю то, что ты уже сделала!
Зоя раскрыла рот и — ни звука: перехватило дыхание.
Повернулась и медленно пошла прочь из комнаты, все еще надеясь, что он окликнет ее, остановит.
«Неужели разрыв? Неужели окончательно, необратимо?» — застучало в голове у Жени, но он оцепенел в своей решимости и не сделал попытки удержать жену.
Выйдя на улицу, Зоя и по тротуару пошла неторопливо. Взглянула вверх. Балкон пуст. Она еще больше замедлила шаг в надежде, что Женя опомнится, догонит ее. Нет, этого не произошло.
Зайдя за угол, она зашагала своей стремительной, летящей походкой. Ее душила обида. Не понял. Не простил. Отверг…
Тяжело дался Жене этот разговор, сверляще острой была душевная боль, но ее приглушало сознание собственной правоты. Не о себе он думал, а о Зое: улетай, взлетай, я тебе не помеха.