Гребенщиков наклоняется к микрофону.
— Прыжок — это всегда революция! — риторически бросает он. — Технический прогресс невозможен без производственного риска. Кому-то надо быть пионером, иначе мы не можем двигаться вперед.
— В понятии производственного риска всегда должна быть заложена обоснованность, а не «ура, давай!», — выкрикивает кто-то из зала.
Давно уже держит поднятую руку Серафим Гаврилович, но сын не дает ему слова. Потеряв терпение, Серафим Гаврилович решается на самовольство — благо что после новой реплики получилась заминка.
— Вот вы говорите, Андрей Леонидович, — риск, риск. За государственные деньги рисковать легко, свой карман при этом не страдает. А, к примеру, если б этот завод был лично ваш, какую б разливку вы устанавливали? Ту, что наверняка пойдет, или эту, косолапую, на миллион тонн?
Не хочется Гребенщикову вступать в острый диалог с рабочим, и он цедит:
— Эту, на миллион.
— Ну и плохой бы из вас вышел хозяин. В один счет прогорели б.
Гребенщиков понимает, что пора вызывать подкрепление, вытаскивать сторонников. Но кого? Людей он не подготовил, и, кажется, зря. Как бы не расплатиться за свою самоуверенность. Смотрит в зал. Упорно, настойчиво, в одну точку. Он требует помощи от начальника прокатной лаборатории, который не раз уверял его в своих верноподданнических чувствах. Убедившись, что приказа взглядом тому недостаточно, говорит:
— Товарищ Королев, вы, кажется, хотите выступить по этому вопросу. Прошу.
По замешательству инженера видно, что выступать он не собирался и делать этого ему не хочется. Но, поднявшись, он преодолевает робость и начинает без всякой меры сыпать в адрес Гребенщикова комплименты, изображая того техническим провидцем.
Выложив ворох эмоций, чересчур сильных, чтобы они выглядели искренними, Королев, однако, не стал защищать тип установки, выбранный директором, обошелся несколькими ничего не значащими словами.
— А как же все-таки тащить кривую загогулину? — обрушивает на него Серафим Гаврилович так и оставшийся без ответа вопрос.
— Была бы идея, — отмахивается Королев, — все остальное приложится.
— Идея межпланетных сообщений родилась давным-давно, еще до Жюля Верна, — подает голос Флоренцев, — а реализовали ее когда?
Расплывчатое выступление Королева не устраивает Гребенщикова, он просит, чтобы свое просвещенное мнение высказал начальник технического отдела Золотарев. У Золотарева положение сложное. Он всей душой за предложение Рудаева, но, сдав позиции Гребенщикову, подготовив материалы для проектирования предложенной им установки, он уже не может взять сторону Рудаева. Это означало бы, что думает он одно, а делает другое. И Золотарев решает сыграть под простачка.
— Я, собственно, не понимаю, почему здесь звенят мечи и ломаются копья. — На лице у него довольно правдоподобное удивление. — Выбор сделан, договор на проектирование уже подписан.
— Как подписан?! — обнаруживает себя Подобед, засевший за высокими спинами в самом дальнем ряду.
— А так подписан, как теперь подписывают. По-современному. Шариковой ручкой, — отвечает Золотарев.
— Это точно, Андрей Леонидович? — все еще сомневается Подобед. — Это правда?
— Да, — стараясь казаться невозмутимым, подтвержу дает Гребенщиков.
— Тогда к чему весь этот спектакль?
— Не я его ставлю. Так было угодно председателю технического совета.
— Но какой смысл махать кулаками после драки?
— Его и спросите.
— Для чего это делается, Борис Серафимович? — В накалившемся голосе Подобеда открытое возмущение.
Горько Рудаеву признаваться в том, что Гребенщиков обвел его вокруг пальца. Но деваться некуда, и он говорит:
— А драки и не было. Все сделано келейно, в секрете от меня, пока я ездил по заводам, выбирая вариант разливки. Вот и вся механика.
В зале сразу становится шумно. Каждый возмущается, как может. Кто сдержанно, а кто и в голос. Слушали, думали, взвешивали, а вышло, что все впустую. Собрали как на посмешище.
— Вы считаете, товарищ Гребенщиков, что поступили правильно? — продолжает допытываться Подобед.
— Если единоначалие не фикция, то вполне, — уверенно отвечает Гребенщиков.
— А технический совет? Это что? Так, для игры в демократию?