— Сомневаешься? — спросил Гребенщиков, правильно истолковав ее короткое раздумье.
— Хотела бы сомневаться, — слукавила Алла, не зная, что ей более желательно, и больше склоняясь к утверждению выговора. Она считала, что проработка на горкоме и утверждение выговора — это единственная и последняя мера воздействия, которая может привести мужа в чувство, обуздать.
Поползли однообразные дни.
Алла была чутка и внимательна с мужем. Понимая, что он травмирован и что после такого шока оправиться трудно, она всячески подстраивалась под его настроение. Болтала и была оживлена, когда чувствовала, что это ему по душе, и молчала, когда молчал он. Она и детям внушила, что к отцу нужно относиться бережно, так как у него неприятности на работе, и они, как могли, старались не докучать ему. Светланка еще заглядывала иногда в кабинет, стенами которого глава семьи отгораживался теперь от всех домашних, а Вовка, на счету которого всегда числились проказы, не рисковал. Он сидел сиднем, как самый прилежный ученик, за уроками в детской, хотя больше ковырял в носу и рисовал паровозики. Даже отважная Валерия Аполлинариевна, ни с кем в этом доме не считавшаяся, чтобы не попадаться сыну на глаза, старалась пораньше улечься спать.
Тягостно проходили теперь вечера. Папа — в кабинете, мама — в гостиной, дети — в детской, бабушка — в своей заставленной фамильной мебелью комнате, которую по старинке торжественно называли «будуаром». Четыре несмешивающиеся зоны бытия.
…О заседании бюро горкома Алла случайно услышала в цехе и разволновалась. Сразу полетели к черту все логические умопостроения, теперь ей хотелось только благополучного финала. Чтобы не сидеть в томительном ожидании дома, решила задержаться в лаборатории, благо было чем заняться — пришло время составить заявку на получение химических реактивов. Позвонив предварительно детям, узнала, что они делают, чем покормила их тетя Паша, наказала погулять час и садиться за домашние задания. Светланке всего девять, но она какая-то взрослая, с полуслова понимает, с одного слова слушается. А вот Вовка своевольный, самолюбивый и злопамятный. Если что не по нем, надуется, забьется в угол и сидит там час, два, обидишь — через месяц вспомнит. Точь-в-точь как отец. Все задатки его. И просматриваются они, еще не закамуфлированные ни хитростью, ни опытом, чересчур явственно.
Гребенщиков вернулся чернее тучи. Алла бросилась к нему, но все попытки узнать хоть что-нибудь ни к чему не привели. Он прошел в кабинет, запер дверь на ключ. Алла слышала, как он плюхнулся на диван и затих.
Испугалась. Постучала.
— Андрей, тебе плохо?
Молчание, и после повторного стука:
— Нет-нет, не волнуйся.
К ужину он выйти отказался, ночью в спальню не пришел. Под утро Алла снова постучала к нему. Он не ответил. Мучаясь неизвестностью, Алла зашла в комнату Валерии Аполлинариевны, растормошила ее.
— Андрей… Наверно, он плохо себя чувствует.
— Пройдет… Ну, дай валидол. — Валерия Аполлинариевна испытывала раздражение оттого, что Алла нарушила ее покой.
«Боже, откуда такое равнодушие, такая забота о собственной персоне? Неважно даже, как чувствует себя сын. Важно только, чтоб ее не беспокоили…» — неприязненно подумала Алла. Сказала с волнением:
— Он заперся на ключ в кабинете.
— Значит, не хочет, чтоб его тревожили. Отоспится — придет в норму.
Уходя на работу, Алла заглянула в кабинет. Дверь оказалась открытой. Накрывшись пледом, Гребенщиков спал, но лицо его было смятенно-хмурым, точно видел он дурной сон.
…Решение бюро горкома оказалось неожиданным. Гребенщикову вынесли строгий выговор с занесением в личную карточку. И настоял на этом не кто иной, как Додока. Но и Подобеду затея с превращением собрания техсовета в открытое заседание парткома даром не прошла. Он тоже получил выговор. За импровизацию.
ГЛАВА 25
Очень не любили начальники цехов пятницу. В этот день Гребенщиков собирал их у себя на очную оперативку, которую теперь называли не иначе как «молебен». Тошно было сидеть битых два часа, выслушивать нотации и упражнения в злоязычии, и потому сюда не торопились. Появлялись за две-три минуты до того, как Ольга Митрофановна открывала дверь кабинета и приглашала заходить.
Но сегодняшняя оперативка возбуждала повышенный интерес. В такой ситуации руководящий состав с Гребенщиковым еще не встречался. Броня неуязвимости с него снята, ореол непогрешимости развеян. Возьмет ли он правильный тон, чтобы установить нормальные взаимоотношения, или решит продемонстрировать несгибаемость и еще больше обострит их?