— А тебе незачем обо мне беспокоиться. Моя шея — мой и хомут, — громыхнул Серафим Гаврилович и повесил трубку.
Домой он пришел в отменном настроении. Сев за стол, хвалил даже ту еду, к которой относился скептически: подумаешь, блюдо — салат из помидоров. А нынче и салат пошел, кстати, добротный салат — в нем и зеленый лучок, и укроп, и мелко накрошенный чеснок, и подсолнечное масло из жареных семечек. Анастасия Логовна подумала было, что муж пропустил маленькую. Так нет, у него и от малой порции зрачки расползались в разные стороны, а сегодня они на месте, по центру.
Часам к пяти, когда приехал старший сын, Серафим Гаврилович совсем разомлел. Балагурил, рассказывал анекдоты, к которым особого пристрастия не питал, потому что воспроизводил их неумело, и вообще был шумлив как никогда. Надоев самому себе, притащил гитару, заставил Юрия играть. Юрий, еще будучи школьником, освоил этот инструмент, а в армии пристрастился к нему и считался в своем подразделении первым гитаристом. Приятные старинные мелодии, сопровождаемые негромким речитативом Юрия, привели Серафима Гавриловича в лирическое настроение. Он сам стал подтягивать сыну, потом и Борис включился. Старательно, самозабвенно пели Рудаевы. «Рушнычок» сменила «Калитка», за «Коробейниками» последовала «Сыва зозуля».
С умилением смотрела на мужчин Анастасия Логовна, смотрела и сама преображалась. Загорелись, помолодели глаза, зарумянились щеки, заколыхались от покачивания головой бирюзовые, слезой, сережки в ушах — нет, не все еще утрачено, остались от девичества и задор, и загнанная внутрь веселость.
Притихли они где-то в седьмом часу. Вспомнив, что надо заняться делом, Борис провозгласил: «Стоп!», достал из портфеля чистую тетрадь и попросил сосредоточиться.
Впервые в жизни Анастасия Логовна увидела своего всезнающего мужа в роли внимательного ученика. Ученик этот, правда, частенько перебивал сына своим обычным «знаю, знаю», но, когда Борис углублялся в тонкости процесса, смолкал и даже — о чудо! — не стесняясь переспрашивал.
У Анастасии Логовны были дела на кухне, но она не могла заставить себя уйти из столовой, сидела в уголке, подшивала Наташе юбку и слушала. Слова были все знакомые, порой даже казалось, что она улавливает общий смысл штудируемого, но это только казалось. С гордостью посматривала на Бориса. Рассказывает не хуже, чем профессор какой. Взглянула на сосредоточенное лицо Юрия — и затеплилась в сердце надежда: чего доброго, образумится и тоже возьмется всерьез за учебу. Борис выучился, Натка тоже, только Юрий до науки не очень прилипчив. А сейчас даже рабочему без знаний цена невысокая. Не получит хоть захудаленького диплома — так и застрянет на всю жизнь подсобником.
За окном начало темнеть. Зажгли старую висячую лампу над столом — давным-давно, еще мальчишкой, ее приспособил под электрическую Борис. Потолок и углы ушли в полумрак, а в светлом круге, который образовался на столе, склонившись над эскизом, продолжали сидеть трое мужчин.
Идиллию нарушило появление Наташи. Вернулась она усталая, припорошенная ржавой пылью. Анастасия Логовна с огорчением посмотрела на новое платье дочери: стирать, стирать — и не отстираешь.
— С аглофабрики? — спросил Борис, определив по цвету пыли, где носило сестру…
Наташа протянула руки.
— Полюбуйся. И как только люди терпят! Шумели сколько в газетах — самая современная, в белых халатах работать будут! Это же очковтирательство! Кричать «ура» — охотников целый хор, а крикнуть «караул» — и солиста не находится. Все примолкли. Газета в том числе.
— Что ж ты не обратишься к Филиппасу?
— А на тебя тоже Филиппасу жаловаться?
— За что на меня? Раззудись, рука, размахнись, плечо? — ожесточился Борис: тон Наташи стал раздражать его.
— А кислородное дутье прямо в металл кто ввел? Не ты, скажешь? Гребенщиков как-никак на этот шаг не решался. Напрасно приписали ему консерватизм. Он о людях думал!
Вот тут уж не выдержал Серафим Гаврилович. Пусть предъявляет сколько угодно претензий Борису, но чтоб Гребенщикова ему противопоставлять… Вышел из-за стола, прицелился в Наташу указательным пальцем.
— В точку попала! Как в воду смотришь! Нашла людолюбца!
— Но нельзя и так, как мой человеколюбивый братец, — не сдавалась Наташа. — Производственные показатели — это нужно, но забывать, каким воздухом люди дышат… Хорошо хоть ветер в наших краях умный. Дует то туда, то сюда, передышку дает. Но шишки-то на нас валятся. На каждом совещании склоняют санитарных врачей.