— О, — рассмеялась бабушка, любовь — это наживное. Вот знаешь, как твоя прабабушка Маша замуж вышла?
— Нет, расскажи, — с любопытством попросила Аня.
— Ну слушай. Шел 1943 год. Война была в самом разгаре. Людям тяжело приходилось, не было ни одного дома, где бы мужчина не ушел на фронт. Хоть до нас и мало доходили сами бои, но работать приходилось много.
Прабабушка твоя была сильной, красивой, ловкой деревенской бабой. Имела целых 4 класса образования. Ей хотелось жить, а кругом калеки да старики, тяжелый труд и почти никаких радостей. А тут в деревню еще пришла разнарядка: на торфозаготовки и осушение болот необходимо направить людей. Кого брать? Конечно, выбор пал на молодых незамужних девок. А торфозаготовки — это тебе не бал. Твоя прабабушка понимала, что оставит там все свое здоровье. Тогда вместе со своей подружкой отправилась она в дом инвалидов и выбрала там себе мужа, контуженного на войне Ивана, а подружка Галя — изуродованного, одноногого Толика. Никакой любви там и не было, сплошной расчёт-замужних, беременных женщин на тяжелые работы не посылали. Вот так свадьбы и играли.
— Бабушка, — перебила рассказ Аня, — но это же ужас, как же жить с человеком, которого ты совсем не любишь, — возмутилась Аня.
— Вот так и жили, скромно, но дружно. Прадедушка твой хоть и сильно пил, но работник был хороший, он построил дом, в котором мы до сих пор живем, работал лесником и слыл отличным охотником. В хозяйстве была корова. Я помню, когда была совсем маленькой, — бабушка остановилась, задумчиво посмотрела на приближающиеся тени разлапистого леса, — как первый раз услышала хрюкающих под лестницей на дворе поросят. Под окнами у нас гуляли куры, а на цепи сидел бодрый борзоватый кобель Гадай.
— Так выходит прабабушка мужа своего потом полюбила? — в надежде услышать хоть что-то понятное, спросила Аня.
— Потом, потом, — уклончиво ответила бабушка.
Аня чувствовала, что ей не договаривают. Интересно, что такого не захотела ей рассказать бабушка?
***
Мира сверлила взглядом поплавок. Над ряской возвышалась его яркая оранжевая шапка. Вот уже час он совсем не шевелился. Не может быть, что сегодня она не поймает ни одного карася. А все тракторист Колька виноват, это он, проезжая на своём драндулете остановился на берегу, вышел и долго черпал ведрами, что-то заливал. Мира злилась. «Фу, пропасть какая, — думала она, — вот был бы папа, он бы поймал рыбину!»— девочка встала и пошла в сторону бани, мама просила ее последить за огнем в печке и подбросить пару поленьев. Мира открыла тяжелую дверь и взвизгнула, прямо на нее смотрели два больших коровьих глаза.
— Мама! — закричала девочка.
— Ты чего орешь, — ответила мать из огорода, — чего надо?
— Тут корова! Прямо в бане! — завопила Мира.
Девочка слышала, как мама, ругаясь приближается к ней. Отряхивая руки от земли, недовольно поглядывая на дочь, мать вошла в предбанник, взяла корову за рог и потянула на себя. Животное уперлось.
— Ну ка, чего встала как вкопанная, — поворачиваясь к Мире, скомандовала мать, — хворостину мне принеси, вишь упрямая какая, ну Афонин, ну паразит, никогда за своей скотиной не следит.
Мира опрометью бросилась за веткой. Она вернулась буквально через секунду, протянула маме тонкую хворостинку. Мама протиснулась между стеной и коровой, толкнула ее в бок, потом еще раз. Животное сделало пару шагов, тогда мать резко щелкнула ее веткой по попе. Корова обиженно замычала, но вышла из бани.
— Вот паразитка, — продолжала ругаться Мирина мама, — лепёху еще навалила. Мира, убери за ней, не гоже это, когда навоз в бане, — с этими словами она погнала корову вверх по пригорку, туда, где стоял покосившийся дом Афонина.
Мира недовольно сопела: «Почему она должна убирать за чужой коровой? Это же не честно! Вот был бы папа дома, он бы сходил к соседу, тот бы мигом все убрал и научился привязывать свою животину!»
***
— Папа, почему Робин Гуд считается благородным? — задумчиво спросила Оля, отложив книгу. Отец поправил очки и отложил ручку.
— Я думаю, он помогал бедным, люди ценили его, за это и прозвали благородным, — серьезно ответил он.
— Но ведь он же все равно разбойник, — удивилась Оля, — а как же заповеди: не убивай, не кради?
— Дочь, и заповеди и легенды сложили люди. Они и определили, когда убивать и грабить — это благородство, а когда наоборот.
— Все равно, это неправильно, — упиралась Оля, — разве можно за одно и то же хвалить и ругать? Как тогда узнаешь, что чего-то нельзя?
— Тут ты права, — поразмыслив сказал он, — никак не узнаешь. А заповеди ты сама прочитала? — поинтересовался отец, пытливо поглядывая на дочь.