– Все, как я и предполагал, – сказал доктор Доу, осмотрев лицо маленького пациента. – Моя работа закончена. Я оставлю вам новый список лекарств…
Он собрал бинты, сложил инструменты в черный саквояж и ушел.
С того момента, как дверь за ним захлопнулась, жизнь была готова вернуться в дом № 24 по Каштановой улице.
Средства для заживления ран действовали довольно быстро, и в скором времени Калеб почти полностью пришел в себя. Он уже мог сам есть, ходил, двигался. Моргать, правда, было все еще больно – глаза закрывались невпопад, по очереди, веки будто жили своей собственной жизнью – то дрожали и не сдвигались с места, то захлопывались, как крышки чемоданов. Это было довольно странное и пугающее зрелище. Примерно то же обстояло и с губами. Всякий раз, как Калеб шевелил ими, он ощущал, что вся нижняя часть лица натягивается, словно парус.
А еще от пилюль мальчик сильно заикался. У всех лекарств, продающихся в Габене, есть свои обязательные побочные эффекты, и доктора с аптекарями всегда честно о них предупреждают. Они называют это «расставить приоритеты»: если у вас голова просто разрывается от боли, вы не станете слишком переживать о том, что каждый третий день из-за пилюль у вас появится жжение в мочке левого уха и периодически вы станете наливать воду мимо стакана. Что касается Калеба Мортона, то он едва мог выдавить из себя целое слово, и на это уходила почти минута. Поэтому вскоре он и вовсе прекратил говорить.
Он стал совершенно другим ребенком: с момента трагедии он будто повзрослел на двадцать лет. Он и не думал больше играть, почти все время сидел в своей комнате, вниз не спускался, ел очень мало. Он был молчалив, хмур, и лицо, его старое лицо, мнилось ему чужим. Оно постоянно болело, кожу жгло, ему казалось, что если он резко наклонится или кашлянет, оно отпадет. Но швы держали крепко, а благодаря лекарствам кожа вросла намертво. Марго как могла пыталась его расшевелить, оживить, но он почти никак не реагировал. Произошедшее травмировало его сильнее внутри, чем снаружи.
О произошедшем, к слову, не говорили. Совсем. Эта тема висела в спертом воздухе квартиры, пряталась в пыли под кроватями, покоилась в ящичках гардеробов, но никто не хотел ее поднимать. Мортонам казалось, что если только заговорить об этом, все вернется – ужас снова поселится в их доме, и они просто не смогут еще раз его пережить.
Марго как-то взяла совок и щетки и вычистила уголь, пыль, золу – все, что только возможно – из камина в детской, собрала все это в мешок и выставила мешок за дверь. Ей казалось, что пока эта тварь, пусть и в виде золы, находится в ее доме, ее семья не сможет вздохнуть свободно. Марго ощущала, что эта проклятая кукла как будто до сих пор здесь – сидит с ними за одним столом, бродит по лестнице, прячется на чердаке. Ей постоянно чудилось в тишине квартиры мерзкое и противное «мммамммочка».
В тот день, когда стемнело, она выглянула в окно, чтобы удостовериться, что праха куклы больше нет рядом с их домом, но вместо этого с раздражением отметила, что дворник снова «забыл» забрать мешок, а еще она увидела, что кто-то копошится у двери. Что-то большое – то ли уличный пес, то ли еще что-то, – опустив морду и лапы в мешок то ли жрало золу, то ли просто обнюхивало мешок в поисках чего-нибудь по-настоящему съедобного.
Марго уже было думала выйти за дверь и прогнать это существо, но тут отсвет фонаря упал на его отвратную морду, на шесть тонких мохнатых лап, и она в ужасе задернула штору. Откуда блоха из Фли здесь, в самом сердце Тремпл-Толл?
Наутро ни блохи, ни мешка, ни каких тебе ответов не было.
Улица Каштановая была тихой и сонной. Никаких драм, истерик и скандалов. Живущих здесь людей спокойно можно было принять за лунатиков, и это несмотря на то, что улица располагалась неподалеку от шумной площади Неми-Дрё, считавшейся неофициальным центром Саквояжного района.
Разумеется, здесь росли каштаны, и сейчас они почти полностью облетели. Клочки тумана, оставшегося после шквала, запутались в ветвях. Порой по выложенной брусчаткой узенькой проезжей части стучали колеса экипажей, трещали звонки велоциклов. Прогромыхала дымная пароцистерна рыбника; «Карасики мистера Доуза», – было выведено черными трафаретными буквами на ее покатом боку. Девушка в твидовом платье и клетчатом коричневом пальто пронеслась на роликовых коньках, из тоненьких выхлопных труб которых в воздух поднимались струйки красноватого дыма. Девушка исчезла так же быстро, как появилась, умчалась, и вряд ли ее ждало впереди что-то плохое. Марго захотелось вот так же – надеть пылящиеся на дне обувного комода старые роликовые коньки, засыпать в бак растопку, завести их, толкнуть дверь и… разумеется, она никуда никогда не отправилась бы.