Марго сидела у окна. Она больше не могла находиться в этой черной душной квартире, но и мысль выйти на улицу была для нее невыносима. С недавних пор внешний мир ее пугал: слишком много зла бродит по улицам и переулкам, слишком много тьмы ездит в трамваях и ждет на станциях. Но эта духота… ее тошнило от одного взгляда на эти полосатые обои, на обитую старым плюшем мебель, на стопки газет со всеми этими заголовками, криками восклицательных знаков, недоумением знаков вопросительных и нерешительностью многоточий. А еще здесь стоял этот запах… Нафталин и тягучее, вяло протекающее отчаяние. Да-да, она явно ощущала все это.
Поэтому Марго просто поставила кресло напротив окна в гостиной и решила для себя, будто она одновременно и дома, и на улице. Или, скорее, ее нет ни здесь, ни там. Она открыла шторы и просто часами сидела в кресле, безразличным взглядом провожая спешащих мимо прохожих и проезжающие экипажи. Мистер Миллн на своем трехколесном велоцикле развозит молоко. Откуда-то с той стороны улицы доносится шелест метлы – это мистер Блувиш сметает листья под каштанами. Мимо окна, что-то обсуждая, прошли мадам Тиззл и ее подруга миссис Хенн. Поравнявшись с № 24, они покосились на «зловещий дом», увидели Марго в окне и ускорили шаг. Ей было все равно.
Марго глядела на падающие листья, на кота, чешущегося на гидранте, на Пуффа, пса из № 18, который вечно ходил как в воду опущенный. Она так привыкла к сонной неторопливости происходящего за окном, что сперва не обратила внимания на неподвижную фигуру, стоящую на другой стороне улицы и глядящую будто бы прямо на нее. Куда именно незнакомец смотрит, она определить не смогла, поскольку человек в длинном пальто и двууголке был в маске – мрачной потрескавшейся арлекинской маске. Не сразу она поняла, кто это такой, а когда до нее внезапно дошло, тут же вскочила на ноги, намереваясь позвать Джонатана, но, бросив еще один взгляд в окно, вдруг обнаружила, что там больше никого нет.
Она тряхнула головой, протерла глаза. Никого на той стороне больше не было. Лишь Пуфф грустно уставился на свое отражение в луже.
– Это все из-за страхов, – пробормотала она и вернулась в кресло. – Все эти мысли…
Джонатану об этом, решила она, лучше не говорить, а то еще неизвестно, что он устроит.
И то верно – с ним в последнее время творилось много чего неладного. Он был совершенно на себя не похож: стал злым, грубым и резким – в те моменты, когда ей все-таки удавалось вытащить из него хоть слово. Они очень отдалились.
Радио он больше не включал. По нему было видно, что вина пожирает его, медленно отгрызает по кусочку. Из-за того, что принес эту проклятую куклу, из-за того, что в тот вечер слушал передачу. Он винил себя за то, что не разобрал крики сына среди звуков глупого радио-шоу.
А в один из дней, когда Джонатан был якобы на работе, засвистел датчик пневмопочты, и Марго достала из капсулы аккуратно сложенное письмо с печатью конторы «Лейпшиц и Лейпшиц». Это было уведомление об увольнении за неявку на службу и пропуск подряд пяти дней без сообщения причины. Когда Джонатан вернулся поздно вечером, Марго ткнула рукой в раскрытое письмо, лежащее на столике у раструба пневмопочты. Она спросила:
– Куда ты ходишь, Джонатан?
Тот хмуро отвернулся.
– Куда ты ходишь, Джонатан? – повторила она.
– В переулок Фейр, – с ненавистью выдавил сквозь зубы Джонатан.
– Зачем? – испуганным шепотом произнесла Марго.
– Я хочу узнать…
– Что?
– Хочу узнать зачем. Зачем ему это понадобилось!
– Кому? Кукольнику?
– Да, этому проклятому кукольнику Гудвину. Зачем ему понадобилось уродовать нашего мальчика. Я не понимаю, что происходит. И это сводит меня с ума. Мне никто не верит. Почему никто не верит?
– Джонатан, – сказала Марго. – Мы должны быть рады, что все закончилось так, а не иначе, ведь все могло быть намного хуже. Калеб выздоравливает. Мы должны верить, что он вернется, станет прежним. Я просто хочу, чтобы все это забылось, как страшный сон.
– Это никакой не сон, – упрямо проговорил Джонатан. – Это никогда не забудется. Это произошло не просто так. И я хочу знать почему.
– Ты сделаешь все только хуже, – сказала Марго, на что он снова отвернулся.
Что ж, в итоге Джонатан и сделал хуже. Намного хуже.
***
Школьный двор с трех сторон был обнесен хмурыми кирпичными стенами учебного здания, а с четвертой перегорожен высокой кованой решеткой. По двору, напоминая больших унылых жаб в мире, где не осталось ни одной мухи, бродили дети в клетчатой темно-зеленой форме. Понурые, не в силах сбросить с себя пристальные строгие взгляды, они были похожи на заключенных.