— Придется пощекотать им нервы, чтобы они поторопились, — сказал Барбер и распорядился вывести заложников на палубу.
Котлеяна, Скаутлельта и одного молодого воина поставили под мачту и всем троим накинули на шею петли. До корабля долетели крики ужаса, но лодки все еще не двигались из бухты.
— Вздерните вот этого парня, — ровным голосом приказал Барбер, и в петле, корчась, закачалось тело молодого индейца. Лишь тогда все каноэ сорвались с места и помчались к кораблю. Когда они приблизились на расстояние кабельтова[31], Барбер велел им остановиться.
— Иначе я открою огонь из пушек и потоплю всех! — крикнул он. — За пушниной и пленными мы пришлем свою лодку.
Пока матросы с «Юникорна» перевозили меха и людей, за индейской флотилией с обоих судов неотступно следили круглые темные зрачки пушечных жерл.
Среди доставленных на корабль двадцати трех пленников оказалось еще пятеро мужчин — двое русских и три алеута. Остальные были женщины с Кадьяка.
С заложников сняли оковы и отправили на берег. Поделив связки бобровых шкур, капитаны выпили за здоровье друг друга. На прощание Эббетс поинтересовался, каким образом бывшие пленные попадут к своим.
— Я отвезу их к Баранову, на Кадьяк, — ответил Барбер.
— У вас благородное и великодушное сердце, сэр! — обрадовался Эббетс. — Засвидетельствуйте мое почтение мистеру Баранову. Прощайте!..
И корабли разошлись. Один из них, «Юникорн», действительно взял курс на Кадьяк.
ГЛАВА 12
Резанов работал над японско-русским словарем, когда в дверь каюты постучали. Вошел лейтенант Головачев.
— Николай Петрович, приехал король и с ним Кабри. Они говорят, что с гор виден трехмачтовый корабль. Полагаю, это «Нева».
— Дай-то бог, — поднимаясь из-за стола, сказал Резанов. — Идемте наверх.
На палубе стояли Крузенштерн, король, француз и еще какой-то островитянин, который, как оказалось, привез с собой свинью и сейчас торговался с капитаном, ожесточенно жестикулируя.
— Взамен он требует такого же попугая, какого вы подарили королю, — пояснил Резанову Кабри.
— Так что же, мы очень нуждаемся в свежем мясе. Француз повернулся к островитянину и что-то сказал. В голосе его прозвучала злоба. Туземец боязливо попятился и вдруг опрометью бросился в свою пирогу.
— Он, верно, не понял вас, — обратился к Кабри Крузенштерн. — Скажите ему, что мы согласны. Пусть он вернется.
Кабри подошел к борту и, очевидно, повторил слова капитана. Однако островитянин стал грести к берегу еще поспешнее, словно ему грозила какая-то опасность. Король тоже казался напуганным: он смотрел на Крузенштерна со страхом и удивлением.
— Сдается мне, что наш толмач ведет двойную игру, — по-русски сказал Резанов Головачеву. — А, Петр Трофимович?
Лейтенант кивнул:
— Похоже на то. Судя по выражению его голоса, он не уговаривал туземца, а чем-то угрожал ему. Оттого и король перетрусил.
Крузенштерн промолчал, хотя и он, по-видимому, разделял возникшее подозрение. Король заторопился домой. Капитан вежливо проводил его до пироги, подарив медальон — российскую монету на цепочке — и небольшое круглое зеркало для королевы.
Кабри уехал вместе с королем.
— Он пытается поссорить нас с островитянами, — сказал Головачев, имея в виду француза. — Но ради какой выгоды?
Николай Петрович пожал плечами.
— Боюсь, что он ищет не выгоды, а случая отомстить Робертсу, к которому мы относимся с большей приязнью.
Опасения Резанова подтвердились, когда в гавань вошла «Нева». Баркас, посланный Лисянским за водой, был встречен вооруженными толпами островитян. Это известие привез на «Надежду» мичман Повалишин, ездивший с матросами на берег. На лбу офицера, под треуголкой, багровела ядреная шишка от удара камнем.
— Мне едва удалось собрать своих людей, — рассказывал Повалишин. — Насели, дьяволы, со всех сторон, дубинками размахивают и орут во все горло. Любезный прием, ничего не скажешь. Хорошо еще, с ними был этот Робертс. А то бы дело кончилось кроволитием. Я уж оружие в ход пустить решился, да Робертс отговорил. А потом и туземцев кое-как успокоил. Они и его поначалу чуть не пристукнули, до того обозлены были.
— Да чем они обозлены?! — возмутился Крузенштерн. — Ведь мы никого не обидели!
— Робертс сказывал мне, что среди туземцев прошел слух, будто вы, капитан, приказали заковать в железы их короля, — ответил Повалишин. — И будто при сем присутствовал какой-то отстровитянин.
— Сволочь французишка, — Крузенштерн выругался. — Так-то он перевел мои слова!
Связавшись с Лисянским, Крузенштерн принял решение съездить на берег и поговорить с королем. Поехали на двух баркасах в сопровождении сорока вооруженных матросов. На каждом баркасе по приказу Крузенштерна на всякий случай было установлено по фальконету[32]. Но эти предосторожности оказались излишними.
Тапега Кеттонове встретил моряков дружелюбно и через Робертса объяснил, почему взволновались его подданные. Причиной тому была угроза Кабри наложить оковы на короля. Его величество подумал, что она, эта угроза, исходит от самого капитана. Когда же он вернулся домой живым и невредимым, островитяне сразу успокоились.
Выслушав англичанина, Крузенштерн крепко пожал ему руку и сказал:
— Мы очень признательны вам, мистер Робертс. Если бы не ваше своевременное вмешательство, дело могло бы принять плохой оборот. Вы рисковали жизнью, и я хотел бы хоть в малой мере отблагодарить вас. Скажите, вы не испытываете желания вернуться на родину?
Робертс печально улыбнулся и покачал головой.
— Вчера жена родила сына, — сказал он. — Видно, мне суждено умереть здесь, сэр.
— В таком разе мы можем оставить вам что-нибудь из одежды и корабельных припасов.
— Я ни в чем не нуждаюсь, но, если вам не жаль, подарите мне пару пистолетов.
Крузенштерн посмотрел в глаза толмачу и мягко сказал:
— Я с удовольствием подарил бы вам целый арсенал, даю слово офицера, но ведь туземцы знают, что такое огнестрельное оружие. Чтобы завладеть им, они убьют вас прежде, чем мы выйдем в море. А потом перестреляют друг друга.
— Пожалуй, вы правы, сэр. Я об этом не подумал. — Помолчав, Робертс спросил: — Когда вы снимаетесь с якоря?
— Завтра на рассвете.
— Что ж. Прощайте, сэр. Поклонитесь берегам моей родины, когда будете проходить мимо.
Губы Робертса задрожали. Он хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и пошел прочь, низко опустив голову.
— Боже мой, — пробормотал ему вслед Крузенштерн.
С восходом солнца «Надежда» и «Нева» стали верповаться[33] на середину залива, но внезапные порывы ветра мешали кораблям выйти в открытое море.
«Беспрерывная работа, продолжавшаяся с четырех часов утра, и великий жар, — записал Крузенштерн в корабельном журнале, — побудили меня дать людям отдохновение и провести следующую ночь еще в заливе. В восемь часов вечера сделался ветер свежий, продолжавшийся до самого утра. На рассвете пошли мы из залива, но погода все еще не благоприятствовала. Ветер сделался крепкий, дождь пошел сильный. Стараясь при таковой погоде как возможно скорее удалиться от берега, принужден я был оставить на корабле француза Кабрита, прибывшего к нам на корабль вечером поздно. Он казался притом более веселым, нежели печальным, и думать можно, что и приплыл на корабль с намерением, чтобы мы увезли его. Робертс избавился сим образом совсем неожиданно от смертельного врага своего»[34].
ГЛАВА 13
«Человек с благородным и великодушным сердцем», капитан Генри Барбер, выполнил свое обещание и доставил освобожденных пленников на Кадьяк. При попутном ветре «Юникорн» вошел в гавань Трех Святителей и бросил якорь.
33
Верповаться — передвигаться с помощью якоря (верпа), который завозят на шлюпке, а затем подтягивают к нему корабль.