Пушечный выстрел поднял с прибрежных скал столько птиц, что они на какое-то время закрыли солнце.
Тотчас появились на байдарах алеуты. Они объяснили, что поселок находится по ту сторону острова, верстах в пяти. «Мария» двинулась в обход, а Резанов, Хвостов и Лангсдорф отправились туда пешком. Провожатым был один из алеутов — пожилой человек с грязновато-коричневой кожей и плоским носом. Он был одет в парку, сшитую из шкурок морских попугаев[58]. Парка была украшена раковинами, полосками меха и цветной кожей. Голову алеута покрывал деревянный обруч с длинным овальным козырьком. За обруч были воткнуты усы морского льва — они упруго покачивались при каждом шаге, — а на козырьке сверкали нашитые глазчатые бусы.
На севере острова беспрерывно, как заядлый курильщик, пускал клубы дыма вулкан. Его окружали более мелкие куполообразные сопки. До середины они были словно обиты черно-зеленым бархатом — мшаниками, на вершинах же лежали снега.
Провожатый шел споро, и путешественники едва поспевали за ним. Тропинка петляла меж невысоких зарослей ивняка и карликовой березы, спускалась в разлужья с густыми травами и снова выбегала на косогоры, сплошь усыпанные голубикой, брусникой и клюквой.
До места добрались только к вечеру. Поселок состоял из полусотни землянок и назывался Иллюлук[59]. Землянки, крытые дерном, едва возвышались над поверхностью и напоминали европейское кладбище с зелеными могильными холмами, только вместо крестов из них подымались дымки.
В середине поселка стоял пятистенный русский дом, рубленный из могучих, кондовых бревен. Это была торговая контора компании, служившая одновременно и магазином и складом.
Низко кланяясь, выбежал приказчик — бородатый мужик в ситцевой рубахе распояской — и рассыпался словами, округлыми, как кедровые орешки:
— Охти мне тошнехонько! Проморгал гостей, окаянный. Не велите казнить, велите миловать, ваши благородия.
Он широко распахнул дверь в дом, и гости вошли в жилую половину. Приказчик тотчас погнал жену-алеутку собирать на стол и цыкнул для острастки на ребятишек, черноволосые головенки которых свисали с полатей:
— Кыш, поросята! Обомрите на время!
В углу комнаты, под старой иконкой Спасителя, горел чадук. Спаситель щурился на гостей опасливо и диковато, словно его слепило золото офицерских эполет. Гости сидели на лавке, блаженно вытянув ноги, мимо них бесшумно, как лисичка, сновала хозяйка, таская на стол еду. Приказчик Макар Иванович принес откуда-то графин спирта, и Хвостов одобрительно подмигнул ему.
— Ну, гостюшки дорогие, — потирая руки, сказал приказчик. — Прошу откушать, чем бог послал. На хлебе, на соли да на добром слове…
Хлеба на столе, правда, не оказалось, зато рыбы было великое разнообразие — и вареная, и соленая, и вяленая, и жареная. На второе блюдо хозяйка подала дымящуюся гору мяса. Мясо было непривычного черного цвета и приправлено щавелем.
— Это котик, — пояснил Макар Иванович. — Отведайте и не смотрите на его арапское обличье. Вкусно!
Мясо и впрямь было вкусным и напоминало телятину.
— Я бы и свининкой вас попотчевал, да боюсь, побрезгуете — больно рыбой отдает. Мы свиней своих рыбой откармливаем, — говорил хозяин, не забывая подливать в оловянные кружки зеленоватый спирт. — Картошечка была — кончилась, теперя-ко новой ждем.
— И хорошо родится? — удивился Николай Петрович.
— Что твое яблоко под Володимиром. Картошку-то сюда еще покойный Григорий Иванович Шелихов завез, царствие ему небесное.
Макар Иванович размашисто перекрестился. Глядя на него перекрестилась и жена-алеутка.
— Верует? — показав на нее глазами, спросил Хвостов.
— Да как оно вам сказать, ваше благородие? Алеуты у нас, конешно, все православной веры, только проку от этого на пшик не выходит. У них ведь как: Христос распятый в одном углу, в другом — идол поганый. Обоим молятся, обоих тухлым мясом кормят и опять же обоих бьют, ежели не угодили. Морока одна!
Николай Петрович, не удержавшись, засмеялся. Хозяин тоже улыбнулся:
— Истину говорю, ваше благородие. Эти домовые и креститься бы не стали вовек, да попы-то их подарками заманивают: на шею крестик, а в руки — рубаху али штаны бумажные. Вот они и валят валом, когда поп наведается да с пьяных глаз заново крестить почнет. Которые уж не единожды обряд принимали. Староста наш, к примеру, тот, что вас привел, три христианских имени носит: Афанасий-Гермоген-Лукиан. А как был, тупоносый чертушко, язычником, так и по сей день остался.
От сытной еды гости разомлели, и глаза у них стали слипаться. Приметив это, Макар Иванович живой рукой соорудил постели из нерпичьих шкур.
— В рассуждении кровопивцев можете не опасаться, ваши благородия, — заверил он. — У нас тута-ко зимой не только клопам — волкам не выдюжить.
— Славный дом у тебя, Иваныч, — оглядывая стены, сказал Николай Петрович. — Привозной, поди?
— Нет, батюшко, лес к нам из Калифорнии да из Японии сам приплывает.
— Разбуди меня утром пораньше, — наказал напоследок Резанов. — Конторские книги посмотрим. И о других делах потолковать надобно.
— Отчего ж не потолковать? — весело согласился приказчик. — Сполним, ваше благородие.
Резанов растянулся на шкурах и сразу провалился в сон, как в колодец.
ГЛАВА 23
До обеда Николай Петрович штудировал бухгалтерские ведомости и отчеты. Они были в полном порядке, и это порадовало Резанова. Макар Иванович Чердынцев оказался не только приятным собеседником, но и довольно грамотным приказчиком.
В углу магазина стоял большой дубовый сундук старинной отделки, с позеленевшими медными полосами на крышке, и Николай Петрович то и дело поглядывал на него. Когда книги были проверены, Резанов подошел к сундуку и поднял крышку. Внутри лежали пачки каких-то бумаг. Все они были тщательно завернуты в прозрачные лоскуты из сивучьих кишок — от сырости — и перетянуты бечевкой.
Николай Петрович развязал одну из пачек. Зашуршали и посыпались на стол разноцветные листки. Резанов узнал убористый почерк Шелихова. Это были распоряжения и записки Баранову, помеченные разными датами.
Николай Петрович пробегал глазами написанное, и в его памяти оживал покойный тесть — неуемный мечтатель, отважный землепроходец, государственный муж и ухватистый купец.
«На всех лисьевских алеут нынче и впредь, сколько их будет, иметь содержание отменно хорошее. Об усердных людях и их жизни иметь верную записку и всякое человеколюбивое отношение. Никого не допущать до обиды не токмо делом, но и словом…»
«Грамоте, пению и арихметике учить более мальчиков старайтесь, чтоб со временем были из них мореходы и добрые матросы; также мастерствам разным учить их надобно, особливо плотничеству. Кто учится хорошо, тем гостинцы пришлю на судне. Книг учебных горных, морских и прочих множество к вам пришлю. За тем всем добрым молодцам объяви мое доброжелательство и поклоны…»
«Принять необходимые меры против могущего воспоследовать нападения каперов[60], отправленных с этой целию от шведского правительства под предводительством английских капитанов, и употребить всевозможные способы к предотвращению угрожающей опасности. Если же, несмотря на все предосторожности, означенные капера войдут в русские гавани или высадят десант, то в таком случае изыскивать средства к отражению неприятеля и даже к задержанию его…»
Мелькали листки, как пожухлые осенние листья. И вдруг взгляд Резанова споткнулся о фразу, написанную его собственной рукой: «Милостивый государь наш батюшка Григорий Иванович…»
Письмо было отправлено с приказчиком Шелихова Мальцевым из Петербурга, и Николай Петрович с каким-то болезненным любопытством стал перечитывать его:
58
Эту одежду носят на обе стороны: в дождь — перьями наружу, в мороз — перьями внутрь, как шубу.
60
Капер — пират, действующий с разрешения правительства и уничтожающий купеческие суда враждебного государства.