Итак, «Мария Магдалина» вошла в Ново-Архангельский порт. Резанова встретил на берегу сам правитель. Ради столичного чиновника он был в мундире и парике. Золотая медаль на Владимирской ленте сверкала на его груди, как маленькое солнце.
По дороге в форт Николай Петрович и Баранов исподтишка приглядывались друг к другу. Баранову приезжий сановник показался суховатым и чопорным.
«Не было печали, — сердито думал правитель. — Начнет теперь поучать да приказывать: то не эдак да это не так. Учить оно всегда легче, чем самому дело делать».
Но когда Резанов, словно мимоходом, похвалил новоотстроенную крепость, злости у Баранова поубавилось. А похвалить было что: палисад со сторожевыми будками по углам, рубленный из вековелых канадских сосен, выглядел чугунно-неприступным; посреди форта стояли добротные склады, просторная казарма, баня, кузницы и вполне приличный дом правителя. Все это было сработано в несколько месяцев — надежно и прочно.
В доме правитель снял парик и вытер платком вспотевшую лысину.
— Не привычен я к нему, ваша светлость, — с виноватой усмешкой заметил он. — Да и то сказать: «Ни шапка, ни картуз, ни шляпа, ни чалма не могут умножать нам данного ума»[67].
«Ого, — подумал Николай Петрович, — а старичку-то палец в рот не клади».
До вечера они занимались делами. Искренняя заинтересованность и осведомленность Резанова в нуждах русско-американских поселений окончательно сломили недоверие Баранова к столичному гостю.
Снабжение колоний держали в своих руках несколько охотских купцов. Цены на товары они заламывали неслыханные, а на склады поступало проросшее зерно, затхлая крупа, гнилые сапоги, и сукно, которое разлезалось под руками, как мокрая бумага.
Пользуясь своими широкими полномочиями, Резанов решил в первую голову прижать охотских рвачей и установить твердые цены.
Вместе с Барановым он составил список. В его левой колонке помещались старые цены, в правой — новые, превышать которые запрещалось под страхом тюремной отсидки.
Сахара пуд — 140 руб. — 48 руб.
Табаку фунт — 2 руб. 50 коп. — 75 коп.
Мыла фунт — 2 руб. 50 коп. — 50 коп.
Пестряди кусок — 14 руб. 7 руб.
Полуситца аршин — 4 руб. — 2 руб.
Платки ост-индские — 3 руб. 50 коп. — 2 руб. 20 коп.
Холста аршин — 65 коп. — 30 коп.
— А повезут ли купцы свои товары по таким ценам? — усомнился Баранов.
— Повезут. Все равно втрое наживутся.
В контору вошел флотский офицер, небритый и в шинели внакидку.
— Звали, Александр Андреевич? — спросил он, мельком взглянув на Резанова.
— Может быть, вы вначале представитесь? — сказал Николай Петрович.
Офицер усмехнулся и небрежно козырнул:
— Командир брига «Елисавета» лейтенант Сукин. А вы, собственно, кто такой?
— Я камергер двора его величества и главный ревизор в Русской Америке. А теперь, сударь, благоволите выйти вон и примите вид, достойный офицера. Стыдно!
Опешив от такого приема, Сукин вылетел за дверь и вскоре вернулся одетым по всей форме.
— Я предложил вам отправляться на остров Хуцнов для охраны промыслового отряда. Почему вы до сих пор болтаетесь здесь? — спросил Баранов.
Сукин замялся:
— У меня некому грузить балласт.
— Я могу вам дать в помощь людей с «Марии», — вмешался Николай Петрович. — Немедленно выходите в море. Если с промысловой партией что-либо случится, пощады не ждите. Вам это понятно?
Сукин, надувшись, кивнул и вышел. Баранов был явно встревожен, и не без оснований. Он получил известие, что хуцновские колоши, вооружившись, поджидают партию после охоты, чтобы отнять добычу. В партии шестьсот человек, и правитель боялся за их судьбу.
— Если Сукин застрянет в пути, что бывало с ним не раз… — начал Баранов и, не договорив, махнул рукой.
Вслед за Сукиным был отправлен и Хвостов. Он пошел на Кадьяк за юколой[68]. Прощаясь с ним, Резанов сказал:
— Николай Александрович, от вас зависит жизнь людей. В крепости совсем не осталось провианта. Если вы не обернетесь в полмесяца, начнется голод. Не задерживайтесь в Кадьяке ни одного лишнего дня.
— Сделаю, — коротко ответил Хвостов.
Неделю спустя Николай Петрович писал в правление:
«Чем более вникаю я в настоящее положение Российско-Американской компании, областей ее в Новом Свете, промыслов, хозяйства, укреплений и проч., тем более встречаю недостатков, неустройства в организации торгового сего общества; тем более предуверяюсь, что, по обширности заведования его, должно быть оно преобразовано совсем в иной вид, предприятиям его сообразный и, следовательно, прочный, иначе все подвержено мгновенной гибели…
Энтузиазм Баранова все еще так велик, что я, несмотря на ежедневные отказы его, все еще хочу польстить себя надеждой, что он, может быть, еще и останется, буде компания подкрепит его настоящим правом начальника. Следует испросить высочайшую волю, чтобы утвердить правителя областей на основании губернаторского наказа, в равном праве начальственном. А без высочайшей конфирмации[69] смею уверить, что правления компании не послушают, да еще без гарнизона, и в том сомневаюсь потому, что водочные запои не допущают ничего порядочно обслуживать, а в буйную голову можно ли словами поселить уважение к пользам отечества.
По реестрам о заборе, вам посылаемым, убедитесь, что у многих офицеров за год вперед водкою выпито. Всюду, где ни погостили однажды, стекла у прикащиков выбиты. Господин Сукин по сие число более вперед забрал, нежели три тысячи рублей, но главная статья, как увидите, водка.
Унять разнузданность сию нечем, да и некому. День — послушны, а как чад забродил, ругают без пощады. Истинно стыдно и прискорбно описывать, как далече язва неповиновения распространилась».
В том же письме Резанов предлагал правлению завести во всех русских владениях фабрики, школы и благотворительные дома; больше отправлять местных детей в Россию для обучения ремеслам[70]; установить выплату промышленным не добытыми мехами, а денежную; повсеместно проводить земледельческие опыты; увеличить число русских переселенцев, которое было крайне недостаточно: четырнадцать крепостей насчитывали всего-навсего четыреста семьдесят человек, а все их вооружение состояло из полутора тысяч винтовок и штуцеров.
Письмо Резанова осталось без ответа. Оно затерялось среди пыльных бумаг компании, как глас вопиющего в пустыне.
ГЛАВА 25
Когда промысел драгоценного морского бобра на Алеутах и Кадьяке из-за слишком быстрого отстрела сделался невыгодным. Русская торговая компания основала поселения на северо-западном побережье Америки. В Норфолкзунде[71] бобров было еще много. Здесь, среди туземцев, которых русские называют колошами, господин Баранов заложил крепость Ново-Архангельск.
Местный климат не столь суров, каким его можно было бы предполагать в этих широтах. Замерзают, и то не полностью, лишь отдельные бухты, замкнутые со всех сторон островами и горами. Снегопады здесь незначительные, зато дожди идут очень часто. Грозы начинаются, как правило, в декабре и январе. В зимние месяцы атмосфера так насыщена электричеством, что темными ночами можно по нескольку часов сряду наблюдать, как штыки на ружьях или металлический набалдашник флашгтока излучают зелено-голубой свет, так называемые огни святого Эльма.
Высокие горы подступают к самому берегу и состоят из гранита. Некоторые из них круты, островерхи и голы, другие, начиная с середины, покрыты лесом, в основном канадской сосной. Леса и горы почти непроходимы из-за множества упавших деревьев-великанов. Удивительно видеть зачастую, как чудовищные по размерам стволы висят на едва покрытых землею скалах, опутав их своими корнями. Здесь встречаются деревья, достигающие шести футов в диаметре и ста пятидесяти в высоту. Очень много вкусных ягод, в особенности американской, без шипов, малины и черной смородины.
70
Первыми в Петербург поехали три мальчика-креола: Андрей Климовский, Иван Чернов и Герасим Кондаков. Все они, закончив штурманское училище, вернулись к Америку и были прекрасными моряками.