Снова подступило чувство вины. Если бы он точно знал, что она поняла и простила! Но речь шла об Аде, его мачехе, которую он любил такой любовью, которой любят только своих настоящих матерей.
— Поехали.
Лошадь перешла в легкий галоп.
— Этот дом, папа? — крикнул Дирк, когда они подъезжали.
— Да, мой мальчик, этот дом.
— А бабушка там?
— Надеюсь, — произнес он и тепло добавил: — Больше всего на свете я надеюсь на это.
Через мост над Бабуиновым потоком, мимо загонов для скота, вдоль железной дороги и здания станции со щитом Ледибурга, который когда-то был черного цвета, а теперь сильно выцвел. Надпись на щите сообщала, что город находится на высоте 2, 256 фута над уровнем моря. Потом через пыльную главную улицу, достаточно широкую, чтобы на ней развернулась большая упряжка быков, и вниз по улице Протеа. Син и Дирк ехали впереди, где-то сзади тащился Мбеджан с гружеными мулами.
На углу Син заставил коня перейти на шаг, стараясь прогнать все злые чувства, пока они не остановились у калитки. Сад был аккуратный, зеленый и радовал глаз цветущими маргаритками и голубыми рододендронами, К коттеджу с дальней стороны была пристроена новая комната, имевшая удивительно свежий вид из-за белых занавесок. На воротах вывеска золотом: «Ада Майсон. Высококлассный костюмер».
Син усмехнулся: — Господи, старушка хочет перегнать Францию. Стой здесь! — сказал он Дирку.
Соскочив с коня, он протянул поводья сыну и вошел в калитку. У дверей застенчиво остановился и привел себя в порядок. Строгий костюм из тонкого черного сукна с шелковой отделкой и новые ботинки, купленные в Питермарицбурге, смотрелись великолепно. Он стряхнул пыль с брюк, пригладил только что подстриженную бороду, закрутил усы и постучал в дверь.
На пороге показалась молодая девушка. Син не узнал ее. Но девушка среагировала немедленно: сильно покраснев, она нервными движениями старалась пригладить волосы, одновременно не зная, куда деть руки, в общем, вела себя как сконфузившаяся незамужняя женщина в присутствии большого, хорошо одетого и привлекательного мужчины. Син почувствовал жалость, когда разглядел ее испуганное лицо, изуродованное алыми рубцами от прыщей. Он приподнял шляпу:
— Миссис Коуртни дома?
— Она в кабинете, сэр. Что ей передать? Кто ее спрашивает?
— Ничего не говорите. Это сюрприз. — Син улыбнулся, а она подняла руку, стараясь скрыть обезображенное лицо.
— Разве вы не войдете, сэр?
— Кто это, Мэри? — Син ловил голос, донесшийся из глубины коттеджа. Все такой же, не изменился. И годы отступили.
— Это какой-то джентльмен. Он хочет видеть вас.
— Иду. Попроси его присесть и, пожалуйста, принеси нам кофе, Мэри.
Мэри с радостью исчезла, а Син остался стоять один в маленькой общей комнате, крутя шляпу в больших загорелых руках и глядя на даггеротип Байта Коуртни над каминной доской. Лицо отца на картине очень напоминало его собственное — те же глаза под густыми чернеющими бровями, выдающаяся вперед упрямая челюсть, скрытая густой бородой, и большой крючковатый нос Коуртни.
Дверь в кабинет открылась, и Син быстро повернулся. Улыбаясь, вошла Ада Коуртни, все еще не замечая его. Потом остановилась, улыбка замерла на ее губах, и она побледнела. Дрожащей рукой дотронулась она до горла и слегка откашлялась.
— О Боже!
— Мама. — Син сделал несколько шагов к ней. — Здравствуй, мама. Я так рад видеть тебя снова.
— Син. — Ее щеки приобрели прежний цвет. — В какой-то момент я подумала: ты вырос таким же большим, как и отец. О Син! — И она побежала к нему. Он бросил шляпу на диван и обнял ее за талию. — Я ждала тебя. Я знала, что ты придешь.
Син подхватил ее, не переставая целовать, радуясь, смеясь и кружа ее. И она, смеясь, целовала его в ответ.
— Поставь меня, — задыхаясь, произнесла она. Когда он выполнил ее просьбу, она прильнула к нему. — Я знала, что ты вернешься. Сначала в газетах попадались заметки о тебе, и люди кое-что мне рассказывали, но в последние годы ничего не было, совсем ничего. Ты плохой мальчик. — Он сияла от радости, волосы, сколотые в пучок, растрепались, и выбившиеся пряди падали на лоб. — Но так здорово, что ты вернулся. — Неожиданно она расплакалась.
— Не надо, ма. Пожалуйста, не надо. — Он никогда не видел, чтобы она плакала.
— Это просто… Это сюрприз. — Она стала поспешно вытирать слезы. — Это ничего.
Неожиданно Син придумал, как отвлечь ее.
— Эй! — с облегчением воскликнул он. — У меня есть ещё сюрприз для тебя.
— Позже, — запротестовала она. — Одного вполне достаточно.
— Этот не будет ждать. — Он вывел ее за дверь, обнимая за плечи. — Дирк, — крикнул он, — иди сюда!
Он почувствовал, как она замерла, когда Дирк шел по садовой дорожке.
— Это твоя бабушка.
— А почему она плачет?
Потом они сидели за столом на кухне, и Ада с Мэри от души потчевали их. Хозяйка этого дома верила, что первым делом мужчине надо хорошенько поесть.
Мэри была почти так же обрадована, как и Ада. Она привела себя в порядок всего за несколько минут, и теперь ее волосы были аккуратно уложены, новый передничек завязан сзади на красивый бант, но пудра, с помощью которой она хотела скрыть изъяны лица, увы, лишь привлекала к ним внимание. Стараясь не смущать Мэри, Син почти не смотрел на нее, и девушка оценила это. Из-за застенчивости она все внимание уделяла Дирку, тихо суетилась вокруг него, а мальчишка воспринимал это как должное.
Пока они ели, Син рассказывал Аде о жизни, кое-что опуская. Например, он по-своему истолковал смерть матери Дирка и другие моменты, которыми нечего было гордиться. Решив, что основное сказано, он закончил:
— И вот мы здесь.
— Домой из-за моря вернулся моряк, а охотник домой из-за гор. Дирк, не клади в рот так много еды и держи его закрытым, когда жуешь. Как долго ты пробудешь здесь? Мэри, посмотри, не осталось ли еще взбитых сливок. Дирк голоден.
— Ты его обкормишь. Не знаю. Идет война.
— А ты собираешься воевать?
— Да.
— О, Син, а ты должен? — спросила она, хотя знала, что должен.
Выбирая сигару с обрезанным концом, Син впервые пристально посмотрел на Аду. Она поседела, хотя он знал, что так и будет. Седые волосы перемешивались с черными — как перец с солью. Нежная кожа увяла, под глазами образовались мешки. На руках рельефно выступали суставы пальцев и голубые вены. Она пополнела, и ее большая, круглая грудь вздымалась как один шар.
И все же Ада не была старухой. Ее молодило потрясающее чувство юмора, а глаза, красивые по-прежнему, светились состраданием и пониманием всего происходящего. Но главное — вокруг нее распространялась не поддающаяся описанию аура доброты. Глядя на мачеху, он чувствовал, что зло не должно переступить порог этого дома, хотя и могло затаиться где-то поблизости.
Син зажег сигару и, пока дым скрывал его лицо, произнес:
— Да, мама, я должен ехать.
И Ада, муж которой тоже уехал на войну и не вернулся, не могла скрыть грусти.
— Да, ты должен. Гарри уже ушел, и Майкл собирается последовать за ним.
— Майкл? — Его словно обожгло какое-то невидимое пламя.
— Сын Гарри. Он родился вскоре после того, как ты… как ты уехал из Ледибурга. Этой зимой ему будет восемнадцать.
— Какой он? — Голос выдавал нетерпение. «Майкл — вот как зовут моего сына. Моего первенца. О Боже, первенца, а я даже не знал его имени, а ведь он почти взрослый».