Для меня несомненно одно: этот протоязык, должно быть, стал решающим эволюционным преимуществом. Есть, разумеется, чисто утилитарный подход: речь позволяла предупреждать соплеменников о невидимой опасности, сообщать, где есть пища, передавать опыт. Однако мне больше нравится гипотеза, которую я назвал бы “повествовательной” и которая заключается в том, что у социальных приматов, таких как Homo neandertalis и Homo sapiens, речь, прежде всего, позволяла что‐нибудь рассказывать. Новая традиция говорит: “Не убивай ближнего, потому что кто‐то когда‐то так поступил и вот что с ним случилось”. Миф усиливает сплоченность социальной группы и служит противовесом индивидуалистическим поползновениям разума. Не следует также забывать, что, как считают некоторые ученые-эволюционисты, речь является еще и притягательным сексуальным фактором: самка скорее предпочтет самца, который лучше владеет речью, тому, который обладает более мощным телосложением, то есть скорее Рембó, чем Рэмбо. Этот тезис импонирует многим университетским профессорам, особенно самым неспортивным.
Подтянутый Ромен поворачивается к рыхловатому Жаку, школярская шуточка, как всегда, вызывает в зале смех.
Ромен никому не расскажет, как он сам десять лет назад провел свой первый вечер с Луизой, как он что‐то мямлил, заикался, а его будущая жена, с ее обычной непринужденностью и безукоризненным самообладанием, уже тогда над ним подтрунивала. Это не он, молодой ученый, завоевал ее, а она его выбрала. За искренность и бесхитростную чистоту, которые читались в его устремленном на нее взоре, и за остроту ума, которую лишь оттеняла его неуклюжесть. Однако очень скоро Луиза поняла, что словесная беспомощность Ромена, которая поначалу привлекла ее, в конце концов будет ее только бесить. Она сочла делом чести сделать из Ромена незаурядного оратора. И он им быстро стал. Но его обретенная уверенность в себе зиждилась не только на отработанной дикции и тщательно продуманных записях. Ее в значительно большей мере питала гордость за то, что именно ему Луиза Блюм позволяла идти рядом с нею по улице и держать ее под руку.
– Перейдем теперь к сути дела, – продолжает Ромен.
Через час с несколькими положенными по регламенту минутами он завершил свой доклад и предоставил слово слушателям. Лишь один из них, сидевший на последнем ряду аудитории Линнея, не записал ни слова. А когда началось обсуждение, не задал ни единого вопроса, хотя, уж верно, ему как психоаналитику очень хотелось бы услышать на лекции по когнитивным наукам слово “бессознательное”.
Зато Тома Ле Галь внимательно наблюдал за Роменом Видалем, человеком, каждое утро просыпающимся рядом с Луизой Блюм, рядом с женщиной, в которую он, Тома, был влюблен и с которой первый раз занимался любовью. Ромен Видаль ему не соперник, потому что никто никому не соперник. Тома не собирался претендовать на роль мужа, он только хотел посмотреть на того, кого полюбила и до сих пор любит Луиза Блюм, и, может быть, еще проверить свои чувства. В нем шевельнулась симпатия к этому рослому парню, в котором угадывалась затаенная робость, он восхищался его логичной, свободно текущей речью и сожалел, что никогда не сможет стать ему другом.
Анна и Стан
Минувшее лето было страшно жарким. Анна и Стан провели его в окрестностях Гриньяна, в домике, который снимали каждый год. Жара била все рекорды. Количество пожаров, убийств, автокатастроф, смертей стариков в хосписах увеличилось вдвое против обычного. Шестьдесят департаментов страдали от засухи. Людям запретили наполнять бассейны, а уже существующие служили резервуарами воды для пожарных. Всюду – по радио, в бистро – говорили о глобальном потеплении. Карл и Леа, забираясь в машину, вопили – такими горячими были сиденья. Анна протирала их влажной губкой, чтобы немного охладить. Дети требовали включить кондиционер, но оставляли открытыми окна.
Все изнывали от скуки. С утра составляли список необходимых покупок, потом ехали в город по магазинам, пили кофе на главной площади, а потом ртутный столбик поднимался, и приходилось возвращаться домой. Там обедали, убирали со стола, мыли посуду, пока не набегали полчища муравьев. Даже спать днем было слишком жарко. От нечего делать Карл и Леа постоянно собачились.