Луиза непонимающе покачала головой, он уточнил: – Нефть, алюминий, магний. Моя область – алюминий. Меня зовут Ален. Или Ал. Как “алюминий”. – Луиза. Как “Луиза”. Луиза Блюм.
Она протянула руку. Ален оказался не французом, а бельгийцем. Он работал инженером, управлял установкой новой производственной линии на юге Осло. Он подсказал ей, что тут стоит посмотреть: коллекцию минералов в Музее естественной истории, Музей кораблей викингов на полуострове Бюгдё. А потом извинился – ему утром рано вставать.
Ромен еще не вернулся к тому времени, когда Луиза легла в постель. Полтаблетки снотворного помогли ей уснуть.
На другое утро она отказалась присоединиться к группе жен. А вместо этого на свой страх и риск пустилась бродить по городу одна, прихватив с собой несколько книг. Попутно заглянула в несколько магазинов и купила себе шаль. Следуя советам Алена, полюбовалась дракарами, потом драгоценными камнями и самоцветами. Прогулялась по парку Вигеланда, прокатилась на туристическом катере по фьорду. И явилась в отель поздно вечером, прямо к ужину, за которым опять умирала от скуки. Она решила вернуться в Париж. Ближайшим утренним рейсом. Ромен пытался ее отговорить, но не очень настаивал. Решение было твердым.
– Скажи, что заболела Жюдит или Мод и я волнуюсь. Пойду соберу чемодан и, может, еще разок искупаюсь в бассейне. А ты, милый, не спеши.
Луиза направилась прямо в бассейн. Бельгийский инженер наматывал круги. Он весело помахал ей, вылез и улегся на шезлонге с нею рядом. Она рассказала ему, как провела день – про дракары, про копченую лосятину. С Аленом ей было легко и спокойно, они долго болтали, как старые друзья. Он рассказал о себе, ничего не драматизируя и не приукрашивая. Недавно развелся, двадцатилетний сын, любимая профессия, больной отец – онкология. Расставание с женой было тяжелым, мучительным, он стал пить, но вовремя остановился. Ален был простым и сильным, похожим на свой кроль – размеренный и мощный. Он откровенно рассматривал ноги Луизы, ее живот и грудь. И хотя он нисколько ее не привлекал, ей было приятно знать, что она ему нравится.
Он уже собрался уходить из бассейна, и вдруг лицо его просияло.
– Вот что, Луиза, завтра утром я везу пару норвежских друзей на завод в Холместранн. Не хотите поехать с нами, посмотреть, как плавят алюминий в печи? Впечатляющее зрелище, правда! Мы выезжаем на машине в девять пятнадцать, ехать всего час, так что ко второй половине дня вы уже вернетесь, а перед этим пообедаем в ресторане на дамбе. Чистейший алюминий, вот увидите, из такого аэробусы делают.
Воодушевление его было заразительным. Луиза забыла про самолет в 11.20 и якобы больную дочь. Она была в полном восторге и согласилась.
Из бассейна они вышли вместе. В лифте на нее вдруг нахлынуло желание, чтобы этот крепкий мужчина, который вообще‐то ей совсем не нравился, увлек ее в свой номер, опрокинул на кровать, раздел. Она бы стиснула рукой, потом губами его большой член, стала бы умолять, чтобы он взял ее, глубоко проник в нее, а она бы выкрикивала непристойные слова. Никогда ничего подобного с ней не случалось, но тоска по сексу и норвежская ночь каким‐то невероятным образом могли бы сделать все это позволительным.
Она спустилась на свой этаж, легла в постель. Погасила свет и стала ласкать себя, пока не достигла оргазма. Когда вернулся Ромен, она уже спала.
Наутро она села в аэробус Осло – Париж, сделанный из Аленова алюминия. Ему же оставила записку на ресепшн с извинениями за внезапный отъезд – заболела Мод, ее дочка. В конце августа Ален прислал ей письмо на адрес конторы, который нетрудно найти: он в Париже и хотел бы с ней увидеться. Он объявлялся еще дважды в начале сентября. Она ни разу не ответила.
Стан и Симон
– Ну как, доктор, что‐то серьезное? В голосе Симона звучат шутливые нотки давней дружбы. Младший брат Анны хочет выглядеть перед Станом храбрым и невозмутимым, но то, как он нервно сжимает пальцы, выдает его тревогу. Стан рассматривает на экране две ангиограммы: темное размытое пятно на сетчатке левого глаза не оставляет у него, опытного хирурга, никаких сомнений. Он не отвечает, увеличивает изображение, прослеживает весь рубец. Подыскивает ободряющие слова. Но пятно Фукса ни с чем не спутаешь – что тут скажешь!
“Скотина ты, Симон, – думает Стан, – с твоей дурацкой манией строить из себя крутого мачо и тянуть до последнего, нет бы позвонить мне раньше, прийти, когда все только начиналось, а теперь сетчатка ни к черту и никакая микрохирургия не поможет… допустим, с левым глазом я мог бы попытаться кое‐что сделать и вернуть тебе одну или две диоптрии – две диоптрии – это не так плохо, брат, лучше, чем полная слепота, – а что там у нас с правым?.. Первичное локальное кровоизлияние на левой сетчатке – нехороший, совсем нехороший признак, и дай‐ка приглядеться к правой… вот пакость, тут у тебя тоже видна некоторая хрупкость сосудов, вот тут, рядом со зрительным нервом, какое‐то мерзкое вздутие, а это значит, что с вероятностью в двадцать пять… ну, в лучшем случае в двенадцать процентов лет через десять и второй глаз выйдет из строя, то есть к пятидесяти годам ты, очень может быть, практически ослепнешь, и что, Симон, я должен тебе сказать: учи азбуку Брайля, вспоминай уроки фортепьяно?”