Анна слышит. Звучит двусмысленно. К вопросу о значении “не” и “ни” и о бессознательном.
Гюг и Ив
Я сомневаюсь, есть ли у меня лучший друг. Иногда просыпаюсь и не понимаю, сколько мне лет. Я поставил свои часы на десять минут вперед, чтобы никогда не опаздывать, но все время помню про эти лишние десять минут, а это все равно что их нет. Я хотел бы опубликовать книгу, озаглавленную “Заурядная книга”, в издательстве под названием “Из-под полы” и в серии “Последний разбор”, чтобы можно было сказать, что я напечатал из‐под полы заурядную книгу последнего разбора. Однажды меня бросила женщина, и я разрезал матрас пополам, чтобы не спать на том месте, где лежала она. Я вечно не могу найти ключи, когда спешу.
Я люблю спать на прохладной подушке. Я знал человека по фамилии Невой, который представлялся так:
“Невой. Как «не вой» без пробела”. Охотно бы наведался к чертовой матери. Я раз десять смотрел по телевизору, как на индонезийский берег обрушивается цунами. У меня есть кеды, кроссовки, скальники (два раза надевал), походные ботинки на шнурках, черные мокасины, черные туфли, шлепанцы, сандалии с подошвами из покрышек, желтые ласты. Я знаю, что мой самый любимый фильм не так уж хорош. Я часто думаю, что изменилось бы в мире, если бы меня не было.
Ив откладывает первую книгу Гюга Леже “Определение”. Череда из тысячи почти бессвязных фраз, которыми писатель набрасывает автопортрет. Гюг накануне вечером у себя дома пустил себе пулю в рот. Анна уехала на несколько дней в Берлин и, наверное, еще ничего не знает. Ив тотчас написал для “Либерасьон” небольшой некролог и через знакомого журналиста добился, чтобы его поместили в газету вместо другой, уже сверстанной в эту полосу статьи. Он говорил в нем, что последняя книга Гюга “Автолиз”, по сути, не была ни “заранее обнародованным завещанием”, ни этаким “очистительным средством, которое, как ожидали его друзья, раскрыло бы для него новую творческую стезю. Нет, «Автолиз», самое законченное его произведение, не нуждалось в черном прожекторе самоубийства и вовсе не обязательно предвещало его”.
Ужин, который Анна хотела устроить, не состоится, сегодняшний ее любовник так и не встретится со вчерашним. Но Ив все больше проникается дружеской симпатией к Гюгу, и даже смерть не помеха этой дружбе. Он перечитал все книги Гюга, стараясь узнать человека, которого любила Анна, и чувствует в его фразах некий сумрачный взгляд на жизнь. Особенно одна, заключительная фраза из “Определения” так и пронзила его: “Лучший день моей жизни, возможно, уже позади”. До встречи с Анной он и сам думал именно так: что лучший день его жизни уже позади. И он точно знает, что женщиной, из‐за которой Гюг разрезал пополам матрас, была Анна. Она как раз такая женщина, из‐за которой можно не пожалеть кровати.
Анна всегда хранила особое, более чем теплое отношение к Гюгу и однажды сказала ему: – Знай, Гюг, если что, ты всегда можешь пожить несколько дней у нас с мужем. Нас это не стеснит, в квартире есть гостевая комната.
После того разговора прошло два года, и как‐то вечером Гюг явился с чемоданом и позвонил им в дверь. Он поссорился со своей подругой и оказался на улице. Анна была в Нормандии, открыл ему Стан, который не знал, что сказать стоявшему на лестнице незнакомцу – Анна ничего не говорила ему ни о каком приглашении, а за это время успел родиться Карл, и гостевая комната превратилась в детскую. Стан впустил Гюга и позвонил Анне. А она по телефону объяснила бывшему возлюбленному, что ситуация изменилась. Гюг не обиделся и пошел ночевать в гостиницу, хотя Стан предлагал поставить ему раскладушку в своем кабинете.
Когда она рассказывала эту историю Иву, в ее голосе слышалась печаль. Она жалела, что отдалилась от Гюга: “а могли бы тогда узнать друг друга по‐новому, стать настоящими друзьями”. Но сказала она вот что: – Досадно. Если бы Гюг тогда остался ночевать у нас, между нами, глядишь, сложились бы другие отношения.
Ив рассмеялся – это прозвучало двусмысленно. Он знал, что Анна обычно называла секс “отношениями”.
Анна и Тома
Анна никогда не вела счет своим визитам к Ле Галю, зато считал он, и в этот раз вверху страницы стоит цифра 1000. Это много. “Ты могла бы на эти деньги купить себе маленький «порше» с разными опциями”, – подсчитал Ив. Не совсем так: Тома купил на них загородный домик в Италии, недалеко от Специи.
Анна знает, о чем хочет рассказать, – о Симоне с его поврежденным глазом. Ее пугает перспектива того, что брат ослепнет. Она говорит о жене Симона и об их детях. А потом признается, что ей страшно представить себе, как ей будет тяжело, если она перестанет чувствовать на себе взгляд любимого брата, станет незримой для него, если зеркало, которое ей так дорого, разобьется. И это так эгоистично, это такой нарциссизм, что ей ужасно стыдно за себя.