Чтение завершено. К концу Ив искусно понижает голос, замедляет ритм. Он кланяется под аплодисменты, зажигается свет, директор заведения произносит несколько прощальных слов. Публика встает, идет к выходу, а Анна через весь зал устремляется к Иву, улыбается и берет его за руку. – Моя чужеземка, – говорит он.
Стан, заплатив водителю, выходит на улице Эразма. И только тут вспоминает про велосипед, забытый у Музея Пикассо.
Стан и Анна
Домой Анна вернулась поздно. Она только что рассталась с Ивом и боится, что ее выдаст его запах. Между тем Ив специально купил такой же гель для душа, каким привыкла мыться Анна, чтобы знакомый аромат обманул бдительность Стана. И хотя идея была ее, ей казалось, что в этой уловке есть что‐то двусмысленное, подлое. Стоя под душем, она намылилась очень усердно.
Стан сидит за компьютером.
– Ты еще не спишь? – удивляется Анна.
– Нет, я читал Archives of Ophthalmology. Искал, что можно сделать с пятном Фукса. Ждал тебя.
– И зря. Мы с Сарой, из нашего семинара, решили сходить в ресторан.
Стан молчит. Напрасно Анна лжет. Он и так ни о чем не стал бы ее спрашивать. Чтобы не встретиться глазами с женой, он неотрывно смотрит на экран.
Анна нежно ерошит ему волосы. Она до сих пор помнит, как ей представили Стана, десять лет назад. Их общий друг сказал в шутку:
– Месье Станислав Люблинер, ищущий жену, вот познакомьтесь: мадам Анна Штейн, она ищет мужа.
Анна засмеялась и что‐то возразила, но когда Стан посмотрел на нее, сильно и ласково сжал ее руку, все время глядя ей в глаза, она сразу подумала: да, этот человек может стать моим мужем, отцом моих детей. В тот день ей показалось, что перед ней словно распахнулась дверь в будущее.
Cтан оказался той переправой, тем бродом, который помог ей выбраться из семейного кокона, и ее мать, которая недолюбливает Стана, инстинктивно это знает. Зять для нее, прежде всего, соперник, ведь это за него ухватилась ее дочь, чтобы отделиться от матери. И вот сегодня вечером почти сорокалетняя Анна снова очутилась посреди брода.
Она машинально разувается, вешает в шкаф верхнюю одежду. И удивляется, до чего легко окунулась в мирный семейный уют дома на улице Эразма сразу после того, как умирала от блаженства в объятиях Ива. Тут она в состоянии равновесия, да, именно равновесия, это подходящее слово. – С тобой, – сказала она однажды Иву, – я двигаюсь, иду вперед, но теряю равновесие, постоянно чувствую неустойчивость.
А Ив, подхватив образ, отвечал: – Это нормально. Когда ты шагаешь, не может быть устойчивости в каждый отдельный миг. Если хочешь устойчивости, не трогайся с места. – А с мужем, – продолжила Анна, – я словно путешествую в каюте первого класса. Мне все это твердят.
Ив ясно представил себе Анну на трансатлантическом лайнере, в окружении семейства, как она безмятежно глядит на тонущий в туманной дымке берег, не утруждая себя мыслью о том, что когда‐нибудь это плавание закончится. Правда ли может быть такая жизнь, похожая на тиковую палубу роскошного лайнера. Его же Анна сравнила с двухмачтовой яхтой, радушно приглашающей ее в бурный круиз под парусами. Сравнение показалось ему немножко обидным, но в общем верным.
– Не уверена, – закончила Анна, – что променять пароход на парусник – очень хорошая идея.
Стан смотрит, как Анна снует по дому. Он бы охотно сжал жену в объятиях, но знает, что получит ответную ласку, и боится сорваться на нее из‐за такого двуличия.
– Пойду приму душ, милый, – говорит Анна. – Я вся вспотела за день, это ужасно противно.
– Но пахнешь ты хорошо, – говорит Стан, не поднимая глаз.
Анна не отвечает. Надо поскорее принять душ, чтобы оправдать этот стойкий запах мыла.