Стан
Стан постарел. Его пронзает эта мысль. Утром он вдруг не узнал себя в зеркале. Или это случилось, когда Анна ушла и за ней закрылась дверь. Тогда он первый раз подумал, что однажды она может не вернуться. Он еще долго смотрел на нее в окно, потом надел пальто, вышел из дому и направился к Ботаническому саду. Войдя в Большую оранжерею и сев на ближайшую каменную скамью, он приложил ладонь к коре большого фикуса, словно к морщинистой руке старого друга, но кора оставалась безучастно холодной, шершавой и влажной и только повторяла на свой древесный манер: “Ты постарел”.
Анна ему солгала. И думала, что ловко выкрутилась. Но глаза ее, никогда не лгавшей, предательски светились, такими Стан их никогда не видел. Что‐то в ее взгляде служило немым признанием, которое Стан должен был понять, чтобы она могла уйти со спокойной совестью. Стан и пальцем не пошевелил, чтобы ее удержать, только слушал, как замирают на лестнице ее шаги. Какое‐то темное пятно образовалось между ними, все стало не таким, как прежде, и Стан подумал, что в следующий раз Анна сумеет солгать не моргнув глазом, солгать по‐настоящему, так что он ничего не узнает.
Стан смотрит, как капля за каплей стекает вода по резным листьям филодендронов. Раньше, еще до рождения Карла и Леа, Анна приходила в больницу Сальпетриер встречать его после ночного дежурства. Она приносила с собой слойку с яблоками, круассаны и термос кофе, и они завтракали на этой самой скамье в Большой оранжерее. Рядом два года подряд ремонтировали какое‐то здание, так что звук дрелей и пил навсегда связался в его памяти с этой скамейкой, запахом яблочной начинки и миндальным вкусом поцелуев Анны.
Сейчас на улице Бюффон идет стройка, ветер доносит скрежет подъемных кранов. Cтану нравятся эти гигантские железные палочники, они доказывают, что жизнь продолжается, город вечно обновляется, мир меняется. Через открытое окно снаружи врывается ветер, холодный, как в начале зимы, и шевелит волосы Стана. Анна, должно быть, уже добралась до своей больницы и быстрыми шагами идет по скрипучему гравию. Стан так любит эту ее стремительную походку, напоминающую крупных водяных птиц. Стан слушает журчание воды, птичий щебет, смотрит на китайских карпов в пруду и неподвижных черепах. Я люблю тебя, Анна, думает Стан, я скажу тебе это сегодня вечером, а ты будешь слушать и закроешь глаза. Я так хочу, чтобы ты закрыла глаза.
Ив и Тома
Анна и Ив
На церковной паперти Ив размахивает перед старшей сестрой последней страницей “Монд”. Лиз в глубоком трауре: черный костюм, шляпа с черной вуалеткой, черное пальто. У нее покраснели глаза, она то и дело шумно сморкается. Ив говорит сквозь зубы приглушенным голосом:
– На кой черт тут приляпана эта цитата из Виньи? “Помянем их в тот час, когда сгустится тьма”.
– Это строчка из “Судеб”, – сухо отвечает Лиз. – А что бы ты хотел – цитату из Депрожа или из Пьера Дака?[11]
Ив машет рукой и снова трясет газетой:
– А “прекрасная супружеская пара” – это что? Ты это о наших родителях говоришь?
– Вот именно, я говорю о наших родителях, – шипит Лиз и брызжет слюной под вуалеткой.
– Что я об этом думаю, тебе известно, Лиз.
– О да. Известно. Отлично известно.
Лиз желает, чтобы брат замолчал, но предчувствует, что он не угомонится, пока не выскажет все, и отходит подальше от гроба, который вплывает в церковь на плечах четырех мужчин в черном, – она как будто боится, как бы мертвый отец не услышал Ива. А тот не отступает, идет за ней следом. – Кому ты рассказываешь – “прекрасная пара”? Играешь в Диснейленд? Мать не любила отца, ни в грош его не ставила, открыто, при нас, называла болваном, издевалась над ним всю свою гребаную жизнь, а когда умерла, отец ее оплакивал. – Это наша мать, ты не имеешь права… – Имею. Дурные люди тоже рожают детей. – Да говори, что хочешь. Мне плевать, понимаешь, плевать! – Вот я и говорю, что хочу. – Хотя бы не ори так громко… при детях.
Лиз умолкает. Красивую брюнетку, которая сопровождает брата, она упорно не видит.
Анна все понимает, отходит в сторону и смешивается с кучкой родни, где она никого не знает и никто не хочет знать ее. Ни один троюродный кузен не подошел поздороваться с ней, никому не интересно, кто она такая. Семейство держится на расстоянии от подруги сына – плохого сына, который так рано ушел из дома и больше не вернулся.
Она все сделала не так. Ей казалось, что в этот скорбный момент будет уместно показаться рядом с Ивом, чтобы все увидели, какая она красивая, и позавидовали ему. Но эта враждебная отчужденность заставляет ее чувствовать себя слишком нарядной, слишком накрашенной, хоть сквозь землю провались. Разгоряченный Ив ее оставил. Его гнев показывает, что семья, от которой он давно отрекся, все же существует и она, Анна, к ней не принадлежит.