– Я понимаю вас.
– Знаю, что понимаете. В каждой женщине есть такая Камилла, и в каждом мужчине – Костас.
Стан на минуту замолкает. Ив крутит в пальцах шариковую ручку. Возражать он не хочет, Стан тронул его больше, чем он ожидал. Благодаря уважению и нежности, какие Анна питает к мужу, в Иве давно зародилось странное сочувствие к нему. Теперь он знает, что мужчин, любящих одну женщину, связывают тайные узы, которые исключают, казалось бы, естественную ревность.
– Я уверен, что сегодня написал бы эту книгу иначе.
– Правда? А говорят, что писатели, наоборот, всегда пишут одну и ту же книгу.
– Это не так. Книги – как дни нашей жизни. Они следуют один за другим, и каждый нас чему‐то учит.
– Что ж… Тем лучше. Тем лучше.
– Костас никого не хочет делать несчастным.
Стан передергивает плечами и порывисто встает. Ив встает тоже.
– Это невозможно, месье Жанвье. Такие, как Костас, не бывают счастливы и не могут никому принести счастье.
Ива вдруг зазнобило, он надевает пальто. А Стан откланивается, но, отойдя на шаг, говорит:
– Был рад встретиться с вами, месье Жанвье. Поговорить с вами о Костасе и Камилле. Надеюсь, я не слишком надоел вам.
Ив кивает. И Стан уходит, не подав ему руки. Перед дверями магазина он пролистывает книгу. И вдруг возвращается с решительным видом, сжав кулаки. Ив понимает по его глазам, что они сейчас сцепятся, и готовится к этому. Ему даже кажется, что драка лучше, чем вымученно-вежливая беседа, в которой каждый прикидывается бесстрастным. Но Стан просто показывает ему надпись: – Простите, вы написали “Станиславу и Анне”. – И что же? – Меня зовут не Станислав, а Ладислав. Можете написать: “Ладиславу и Анне”?
Ив ошарашен. Он извиняется, берет другой экземпляр, исправляет ошибку. И Ладислав уходит, довольный. А владелец магазина с виноватым видом улыбается Иву: – Я должен был предупредить вас, извините, Ив! Ладислав – наш завсегдатай. Он… как бы это сказать… особенный. На прошлой неделе давал автографы Делькур, так этот зануда чуть ли не целый час объяснял ему его собственную книгу. Представляете, Делькуру! Вдобавок этот его нервный тик, он все время сжимает кулак, так что кажется, вот-вот тебе врежет по морде. – Я не заметил, – говорит Ив.
Ив и Анна
Завтра Анне исполнится сорок лет. Первый раз за много лет она не устроила праздник. Не представляла себе, как отмечать день рождения без Ива, долго колебалась и дотянула до дня, когда стало уже слишком поздно кого‐то приглашать.
Она торопливо идет по улице. На свидание с Ивом. Он обещал ей подарок. Когда они только начали встречаться, он подарил ей серебряный перстень с секретом: сверху у него створки, которые раскрываются, как у устрицы, и тогда виден желтый бриллиант на золотой раковине. Но это драгоценное украшение хранится у нее в ящике шкафа, под шелковым платком.
Ив, конечно, пришел в кафе первым и спокойно читает газету. Анна не любит, чтобы ее ждали с нетерпением или тревогой, не любит зависеть от чьей‐то чрезмерной привязанности. Ей бы хотелось иметь то, чего не бывает: любовника, который безумно любил бы ее и оставался безразличным.
Как только она села за столик, Ив протянул ей что‐то обернутое в красный шелковый креп. Она открывает сверток – в нем пять одинаковых книжечек в обложке цвета слоновой кости, в каждой страниц по шестьдесят.
Она поднимает испуганные глаза. – Не беспокойся, – говорит ей Ив. – Книга издана в десяти экземплярах. У тебя в руках половина тиража. – Спасибо. Я прочитаю ее прямо сейчас? – Надеюсь. Она не очень длинная.
Ив Жанвье
Сорок воспоминаний об Анне Штейн
Издательство «Взгляд»
Где хранятся наши воспоминания? Брока доказал, что левое полушарие мозга отвечает за речь, Пенфилд[19] установил, что память сосредоточена в височной доле. Значит, все образы, запахи, звуки, которые я называю памятью о тебе, откладываются во мне благодаря какому‐то набору нейронов, какой‐то химии мозга. Но руки почему‐то сами помнят твою кожу.
Я хочу собрать сорок воспоминаний о тебе, Анна. Почему столько, ты догадываешься. Сорок – это много, взять, например, разбойников Али-Бабы. Но это и слишком мало – придется смириться с тем, что я не опишу какой‐нибудь особенный, только тебе присущий жест, не нарисую твой силуэт в уличной перспективе, не упомяну какое‐нибудь дорогое мне твое словечко; придется опустить что‐то важное о тебе, оправдываясь тем, что где‐то я уже про это написал и дал тебе прочесть.
Описывать все подробно бессмысленно, и я понимаю, что рискую оказаться нудным. Однако иду на это, потому что воспоминания подвержены еще большему риску – риску забыться, ведь забвение – неизбежная судьба всякой памяти. Но главное, вот зачем я хочу запечатлеть в словах каждое воспоминание: чтобы совершить невозможное – не потерять тебя, сохранить навсегда.