Это воспоминание самое смутное, самое туманное. Чья‐то квартира на Левом берегу, ты стоишь там в просторной прихожей и что‐то говоришь. Я пишу “ты”, но это глупо, ведь я еще не знаю, что ты – это ты. Накануне первой встречи люди, которые вскоре займут важное место в нашей жизни, просто какие‐то незнакомцы – это очевидно, но от этого не менее удивительно.
Ты говоришь об инцесте и изнасиловании. Глаза искрятся жизнью, голос проникновенный, певучий, уверенный, речь отчетливая, быстрая, и эта стремительность, как я подумал, обусловлена не предметом разговора, а всем твоим существом. Твоя одежда словно развевается. Волосы рассыпаются по плечам. И я лишь потому не задерживаю на тебе взгляд, что мне уж слишком хочется смотреть и смотреть на тебя. Не хочу, чтобы эта жадность выдала уже вспыхнувшее желание, не хочу смутить тебя слишком пристальным вниманием. Жалею до сих пор, что в те первые минуты не позволил себе получше тебя рассмотреть и запомнить.
А вот это ты, может быть, помнишь лучше, чем я. Ужин в итальянском ресторане на улице Мазарин, мы едим tagliatelle al pesto, вокруг полно людей, которых я совсем не знаю. С тобой мы еще не знакомы, но ты меня будоражишь, притягиваешь. Если бы ты не пошла вместе с другими на этот ужин, я бы оправился домой.
Заходит разговор о Холокосте, лагерях, о Белжеце, я не могу сдержаться – выступают слезы; потом ты скажешь, что тебя это тронуло. Вдруг слышу, как ты говоришь: “мой муж, мои дети”, – думаю: разумеется. Невозможно, чтобы такая женщина не имела семьи. Боль, которую я почувствовал, когда понял, что между нами ничего не может быть, открыла мне глаза: я понял, как был одинок всю свою жизнь без тебя. Все стало ясно как день: ты – женщина, созданная для меня.
Про молнию первой сказала ты. Но чуть позже, в статье для “Кензен литтерер”, перечисляя по просьбе журналистки десять главных дат в моей жизни, последней я назвал “Сентябрь этого года. Меня поразило молнией”.
Скажем сразу, ни хронологии, ни логики, ни, особенно, иерархии здесь нет. Последнее воспоминание будет просто последним. Просто той гранью игральной кости, которая обнаружится, когда, прокатившись по столу, эта кость остановится, – потому что когда‐нибудь любая кость должна остановиться. Что же до этого, третьего воспоминания, то оно вообще не на своем месте, ну да ладно.
Осенний вечер, ты заглянула ко мне и принесла пирожные на троих – потому что у меня дочь: одно яблочное, одно грушевое и одно карамельное. Разделила каждое на три части, взяла себе кусочек и ешь только верхушку, оставляя края и нижний слой песочного теста. Я говорю своей дочери: “Смотри, вот чего нельзя делать в гостях”. А ты смеешься – поняла, что ведешь себя “как дома”.
Ты у меня больше не в гостях.
Мы лежим в постели, раздетые, под одеялом. Ты перечисляешь, что ты любишь: идти по мосту, смотреть на землю с большой высоты, искать и находить нужное слово, гулять, чувствовать на себе взгляд человека, которого ты любишь… “Покупать наряды” ты не упомянула. Я напомнил тебе, и ты удивилась – как это ты об этом не подумала. Теперь я хотел бы вспомнить все-все, что ты любишь: чтобы, когда ты спишь одна, в комнате оставался на ночь слабенький свет; старинные церкви; чтобы тебя желали и тобой обладали, и еще кватроченто. Вперемешку.
Ты спишь. На спине. Колени вместе, они согнуты, ступни раздвинуты. Такая получилась устойчивая пирамида – мне ее не опрокинуть. Под одеялом дует, никак не согреться. В такой позе невозможно спать. Но ты спишь, крепко спишь, тебя не сдвинуть ни на сантиметр. А на другой день ты мне, естественно, не поверишь.
Один из наших разговоров – по телефону, конечно. У нас их было с тысячу, и это не такое уж преувеличение. Этот был, допустим, пятисотым.
Скоростной поезд едет по Морвану, я пью кофе в вагоне-ресторане, за окном проносится холмистый пейзаж. Слышу в трубке: “На нашу свадьбу я надену красное платье”.
“Надену” – я хорошо расслышал, будущее время, без всяких “бы”. Если ты уже представляешь себе, что наденешь, значит, это серьезно! Целых десять минут мы воображаем, как и где будет проходить церемония, кого мы пригласим, какую музыку закажем, – я знаю, что ты шутишь, но знаю также, что эта игра тебе нравится и что это единственный способ, каким ты осмеливаешься вообразить наш невообразимой союз.