Время от времени поезд минует какую‐нибудь деревушку. Мелькает церковная колокольня, мэрия там наверняка тоже есть, а вот синагоги точно нет.
Леа, твоя дочка, проезжает последний круг на карусели в Ботаническом саду и слезает с деревянной лошадки. Ей так и не удалось, несмотря на все старания управляющей аттракционом женщины, ухватить розовый помпон, он каждый раз доставался рыжей девочке впереди нее, более проворной и ближе сидевшей. Мы идем перекусить, заказываем два кофе, один шоколад. Вдруг выясняется, что Леа забыла свой самокат, ты возвращаешься за ним, а мы с ней остаемся вдвоем и молча глядим друг на друга: я – опасливо, сверху вниз, она – лукаво, снизу вверх.
Это первая наша настоящая встреча. Мне кажется, она похожа на тебя, хотя волосы у нее светлые и глаза голубые. Ты возвращаешься, и мы идем к Большой оранжерее. Вдруг Леа протискивается между нами, хватается за мамину и, неожиданно, за мою руку и повисает, как на качелях. Один жест – и твоя дочь дает мне право на существование, предоставляет мне своей ручонкой место, которым только она одна может распоряжаться.
Мы спускаемся к Большой оранжерее по ступенькам, Леа подпрыгивает, смеется и виснет между нами.
Услышав, что в ванной течет вода, я потихоньку открываю дверь и смотрю на тебя. Ты принимаешь душ, нагая. Одна подруга дала тебе совет опытной неверной жены: “Ни в коем случае не пахнуть мылом, когда приходишь вечером домой”. В подобных обстоятельствах это трудно, но можно устроить, чтобы гель для душа был обычным, таким же, как дома. Я таким обзавелся. Ты выгибаешь спину, стараешься не замочить волосы, чтобы не выдать себя. На ягодице темнеет ямка, о которой я не знал, на матовой коже от холода проступили мурашки, соски еще напряжены. Ты потом скажешь мне, что любишь душ или очень горячий, или очень холодный – в обоих случаях такой, чтобы обжигал. Сзади окно, видны вечерние городские огни. Ты не чувствуешь на себе мой взгляд, обернешься, увидишь меня и улыбнешься радостно и удивленно.
Идем вниз по улице Шевалье де ла Барра (1743–1760). Я держу тебя за талию, и ты разрешаешь, хотя в Париже полно “людей, которых ты знаешь” и которые в промежутке от площади Конкорд до Маре не позволяют мне обнимать тебя. А тут вдруг посреди улицы ты берешь мою руку и жестом, столь же непринужденным, сколь намеренно дразнящим, кладешь себе на ягодицы. Мы оба в выигрыше. Во мне мгновенно вспыхивает желание. Однажды ты в разговоре произнесешь какую‐то банальность, что‐то, насколько я помню, о “месте, какое занимает плотское желание в строении наших отношений”, а я улыбнусь. Пока же мне приятно ощущать под ладонью, как ходят твои мускулы.
Письменный стол – формы прямые и простые, по моде шестидесятых. Стоит прямо на тротуаре улицы Аббесс. Тебе он ужасно понравился, и мне тоже. Ты любишь подбирать старье, я так и знал. Ловишь такси, чтобы взять стол себе, и мы еле‐еле запихиваем его в багажник. Ты хочешь перекрасить стальные ножки в красный цвет. Или в черный. Я – за. Где он будет стоять у тебя: в Париже, в Бургундии или когда‐нибудь в нашей с тобой квартире? Я за последний вариант. Как бы то ни было, это наш первый предмет обстановки. Где бы ни протекала его деревянная жизнь, он всегда будет напоминать тебе о нас.
Есть у меня еще и такие воспоминания о тебе, в которых тебя, по сути, нет, или воспоминания о нас обоих, о которых ты не можешь знать. В них ты так явственно присутствуешь внутри меня, что я почти не чувствую твое отсутствие. Это твой отпечаток на моем песке, немая музыка, которой ты звучишь во мне. В одном из таких воспоминаний я иду вдоль монастырской аркады, романские своды спасают меня от дождя. Сажусь на каменную ступень, вокруг шаги, голоса, детские возгласы. Все мои мысли о тебе. Накануне я первый раз держал тебя в объятиях и уже весь наполнен тобой.
На ум приходят фразы – тоже о тебе, я их записываю просто так, пока ни за чем. Есть легенда, будто бы в мозгу у Шостаковича застрял осколок снаряда, благодаря чему он мог, склонив голову определенным образом, слышать неизвестные мелодии. Ты – мой осколок Шостаковича. “Осколок в мозгу Шостаковича” – неплохое название для романа. Жизнь кишит хорошими названиями для романов.
Место действия могу указать очень точно. Могу начертить мелом на полу следы твоих и моих ног, как криминалист очерчивает положение тела на месте убийства или как учитель танцев рисует схему основных позиций. Это вот здесь, на кухне, между холодильником и деревянным столом. Ты первый раз в моей квартире, идешь впереди меня и вдруг останавливаешься. Само собой, я тебя обнял. Иначе толкнул бы – так близко я шел. Я обхватил тебя руками, коснулся грудью спины, почти уткнулся ртом в затылок, а ты повернулась, и мы целуемся.