Но прежде всего аудиторию надо рассмешить. Это она умеет: – Дамы и господа, уважаемый господин председатель, уважаемые господа присяжные, мне трудно судить, но я предполагаю, что тему о консьержке на лестнице предложили члены судейского корпуса, большие любители карабкаться по карьерной лестнице. Консьержкам это вряд ли по душе – ходят всякие, суд там или не суд, а грязи с улицы нанесут, спасибо еще хоть не ссут. Консьержке жилось бы спокойней, если б людей не пускать, только как их не пустишь – когда каждая прется и каждая такая… еще и норовит ее, консьержку, оскорбл… Нет, господин председатель, договаривать я не стану. Тут, в зале, как‐никак, моя мать, и мне при ней играть в такие игры слов неловко. Уж лучше останусь немой. “Уборка – тяжкое бремя”, – говаривал Моэм. Но мы‐то ничего не моем, моет лестницу только консьержка, хотя ее мой не мой… Луиза рассыпает дешевые каламбуры, изощряется в словесных выкрутасах, публика свистит, аплодирует, топает ногами. Луизины друзья пихают друг друга локтями: отличное начало, она в ударе!
Так и есть. Луиза продолжает эту игру минуты три. Разгоняется, повторяет тему, чтобы выиграть время:
– Итак, дамы и господа, почему же консьержка на лестнице?
Тут она умолкает. В скупо отмеренное время конкурсной речи врывается пауза. Пауза длится, друзья Луизы переглядываются с нарастающим беспокойством. У нее остается всего лишь несколько минут.
Луиза замерла с каким‐то отрешенным видом. Щеки ее побледнели, голубые глаза опустели. Что‐то определенно происходит, молчание делается еще глубже, повисает неловкость, это вам уже не театр.
– О да, я знаю, почему консьержка на лестнице.
Голос Луизы изменился, потускнел. Она больше не смотрит в свои записи, нет больше ораторского пыла, осталось только напряжение. Луиза прерывисто дышит, смотрит куда‐то поверх зала.
– …мы в 1942‐м году. Консьержка на лестнице, а за ней следом поднимаются два полицейских в кепи…
…она на лестнице ведь так написано на табличке прикрепленной к двери ее каморки консьержка на лестнице…
…мадам они ей говорят будьте добры скажите на каком этаже живут Блюмы? Блюмы как Леон Блюм
…консьержка отвечает они спрашивают и консьержка отвечает Блюмы живут на пятом этаже квартира слева
…так она им и говорит
…конечно
…и это правда Блюмы живут на пятом этаже в квартире слева
…кто она такая консьержка чтоб не отвечать полиции когда полиция ей задает вопрос
…и полицейские звонят в квартиру Блюмов
…Блюм это “цветок” по‐немецки все знают
…цветок как в песенке Марлен Дитрих Sag mir wo die Blumen sind скажи мне где цветы?
…и полицейские забирают их всех – всех Блюмов собирают как цветы
…месье-мадам добрый день
…французская полиция
…пройдемте с нами
Да ранний час но вещи лучше взять с собой вы можете немного задержаться
…и Блюмы собираются
…будьте добры поскорее
…Блюмы спускаются по лестнице с пятого этажа и дети с ними
…и дети
…Саре семь лет Жоржу десять
Мы просто уезжаем дети Жорж помоги маме нести чемодан он тяжелый и вот мы все уже в автобусе автобус номер С как в книжке “Упражнения в стиле” сто раз одна и та же история только у нас автобус СС кроме Блюмов тут сидят Штерны Коганы рабочие портные парикмахеры вы спросите почему парикмахеры как в том анекдоте еще конечно должностные лица и адвокаты то есть простите бывшие должностные лица бывшие адвокаты
Да, статус сорокового года распространяется на Блюмов[3] а статус применяют судьи они его применяют и к счастью тут есть должностное лицо это консьержка на лестнице стоит ее спросить и она скажет на каком этаже она ведь лицо должностное и закон есть закон следующее дело пожалуйста что там у нас а-а дело Фофана еще один без документов но у него хоть адвокат имеется мне очень жаль месье Фофана но как говорил Жюль Ренан правосудие сделали бесплатным но не обязательным ха-ха-ха
И вообще dura lex sed lex короче говоря коридоры Дворца правосудия эти прекрасные коридоры в то время были Judenfrei да Judenfrei свободные от евреев от Блюмов свободные мы же все как‐никак присягнули на верность Маршалу то есть не все то есть все кроме судьи Дидье[4] вечно я про него забываю про знаменитого чудака он сказал Нет нет простите я не буду давать присягу это выше моих сил он единственный однако дамы-господа он жертвовал собой это был символический жест а было сдается мне еще много очень много других которые тоже сопротивлялись да-да я так думаю
3
Скорее всего, имеется в виду обнародованный правительством Виши в октябре 1940 г. закон о “статусе евреев”, в котором содержалось определение “еврейской расы” и который положил начало политике истребления евреев в оккупированной Франции.
4