Они хотели спасти мир.
Спасти его от Нас.
Спасти от Человека.
Если бы тебе хоть на секунду дали покараулить пресловутую красную кнопку, то ты бы тут же нажал её. К чему церемонии? Кнопка – не чай, и ты – не китаец. Сдохните, падлы, и всё…
И пусть потом Маяковский расскажет, что такое «хорошо» и что такое «плохо»… Расскажет кому-нибудь другому.
Маму Серёже довелось увидеть лишь однажды. Это случилось через два года после расставания. Тогда ему исполнилось уже восемь лет.
Мама появилась в бабушкиной квартире вся такая красивая, сияющая, словно богиня с неба. Она улыбалась самой светлой улыбкой, какую мальчику только доводилось видеть. Тогда мальчишка повис у мамы на шее и не хотел её отпускать. Он вновь и вновь, плача от счастья, поднимал голову и смотрел в мамины глаза – такие зелёные, такие красивые. Пока мама держала Серёжу на руках, он, крепко обнимая её за шею, положил голову ей на плечо, губами касаясь её кожи, и плакал. Он не рыдал, а просто лил слёзы. Молча, лишь изредка всхлипывая. Будто телёнок, попавший в гудронную яму.
Серёжа был уверен, что мама приехала за ним, но он ошибся. Она приехала вступить в права наследства – где-то в этом городке умер её двоюродный брат, имевший квартиру и машину. За этим мама и приехала. За наследством, а не за сыном.
Когда мама опять уезжала, Серёжа рыдал во весь голос. Прямо на вокзале он вцепился в её руку и не хотел отпускать. Через рыдания, через слёзы он всё повторял «Мама, останься! Мама, не надо!» Он тянул её обратно с перрона, подальше от поезда, упираясь в асфальт своими ножками, обутыми в дырявые бабкины тапочки. Это была самая настоящая истерика…
Мама только испуганно оглядывалась по сторонам, окидывала взглядом людей на перроне и всё пыталась вырвать руку из цепких маленьких пальчиков своего сынишки.
– Мама, останься!!! – кричал надрывающимся мальчишеским голосом Серёжа, стараясь своими маленькими ручками утянуть маму на вокзал.
– Прекрати! – громко и свирепо шипела мать в ответ, вертя головой по сторонам. – Прекрати сейчас же!
Когда маме всё же удалось выдернуть свою руку, Серёжа со всего маху шлёпнулся задом на асфальт перрона. Было очень больно, но он опять вскочил на ноги и кинулся к маме, которая уже быстрым шагом направлялась к своему вагону.
Мальчишка, обливаясь слезами и всхлипывая, опять и опять пытался схватить маму за руку, но та ловко успевала её отдёргивать, быстро приближаясь к своему вагону. Тогда Серёжа просто упал на колени, ухватившись ручками за подол её юбки. В тот момент он рыдал, ревел во всю глотку. Он не хотел обратно к бабушке и отцу. Он хотел остаться с матерью. Только с ней.
Мать опять что-то свирепо шипела, силясь оторвать цепкие ручки парнишки от себя. А он сидел перед ней на коленях и, крепко обняв её родные ноги, рыдал. Люди проходили мимо и не могли не смотреть на это. Многие даже просто остановились, как вкопанные, и смотрели на странную душераздирающую картину. Некоторые даже открыли рты в шокирующем изумлении.
Все эти лишние глаза… Они только ещё больше взбесили мать.
Она вся покраснела, склонившись над сыном и стараясь оторвать его руки от себя. Она свирепо шипела ему:
– Что ты ревёшь, как девчонка? Прекрати немедленно!
Мимо проходил какой-то мужчина с рюкзаком на спине, именно его мать и окликнула, сказав:
– Мужчина, помогите мне…
Тот остановился и задумчиво посмотрел на сложившуюся картину.
– Подержите его, – нервно улыбаясь, пояснила ему мать.
Но люди… Они не все сволочи и не всегда.
Мужик со злобой в глазах посмотрел на мать и, презрительно мотнув головой, чуть не сплюнув от гнева, пошёл дальше.
Но как бы там ни было, а мама всё равно уехала в свой далёкий большой город. Серёжа некоторое время бежал за поездом, пока не запнулся о перевозочную тележку и со всего маху не рухнул на асфальт, вспоров сухожилия левого предплечья об острый край ржавой телеги.
Поезд убегал, а Серёжа сидел на асфальте перрона, и слёзы ручьями бежали из его глаз.
Эй, Маяковский! Расскажи нам о жизни!!!
5
Жизнь мальчика Серёжи… Она пострашнее участи той белой дворняги, которую ты когда-то видел у своего подъезда. Той самой белой дворняги, которая передвигалась почти ползком… Той самой дворняги, оба глаза которой были слегка извлечены из орбит и теперь двумя окровавленными шарами торчали над мордой. Собака медленно перебиралась от бордюра к бордюру в поисках спокойного места, где можно было прилечь.