Не обращая внимания, де Ришло насильно поставил его на колени между собой и Рексом и начал воздавать хвалы Богу за его избавление.
— Быстро повторяйте за мной слова пятидесятого псалма:
«Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои.
Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня.
Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда передо мною».
Герцог читал эти прекрасные душеспасительные слова раскаяния торжественным голосом, освещая страницы молитвенника маленьким фонариком, а Рекс и Саймон повторяли строку за строкой. Закончив чтение, все трое встали и теперь уже говорили нормально.
Де Ришло объяснил Саймону, что произошло, и тот плакал, сидя на алтаре, как маленький ребенок. Разум его полностью прояснился, и он начал с ужасом понимать, от какого пагубного и страшного влияния только что избавился.
Он вспомнил вечеринку у себя в особняке и то, как герцог его потом загипнотизировал в квартире на Керзон-стрит. Но после этого — словно отрезало. Вспомнил, что очнулся уже ночью на Шабаше, но и там все происходило как в тумане, как будто во всей этой мерзости участвовал не он, а кто-то другой. Он вспомнил, как сжалось и окаменело его сердце от немыслимых вихляний, совершаемых телом, так странно до последней черточки напоминавшим его собственное. И не было сил что-нибудь изменить.
Небо на востоке светлело. Де Ришло обнял Саймона за плечи и растроганно произнес:
— Не принимай это слишком близко к сердцу, мой друг. В данный момент тебе ничего не грозит. И благодари Бога, что ты еще в своем уме. Я, честно говоря, на это уже и не надеялся.
Саймон закивал:
— Да-да, я понимаю… мне повезло, — он полностью пришел в себя. — И теперь я действительно… свободен? Все-таки мне страшно. Моката этого так не оставит.
— Но сейчас мы вместе, и тебе не о чем беспокоиться, — вставил Рекс. — Или мы разделаемся с этой гадостью, или я нас не за тех принимаю.
— Все верно, — согласился Саймон, но, помедлив, добавил: — Однако дело в том, что я родился под определенным положением звезд и некоторым образом я являюсь ключевым элементом в том ритуале, который уже настроился выполнить Моката.
— Заклинание Сатурна в соединении с Марсом, — сказал герцог.
— Вот именно. И без меня у него это не получится. Я боюсь, что он употребит все свои чары и колдовские приемы, чтобы вернуть меня помимо моей воли.
— А разве нам это еще угрожает? Ведь он же собирался сделать это две ночи назад. К счастью, мы ему помешали.
— Отчасти да, — Саймон знакомым движением склонил свою птичью голову. — Тогда был наиболее подходящий момент. Но вероятность успешного исхода этой магической процедуры сохраняется, пока обе планеты остаются в одном секторе кольца Зодиака. Это еще несколько ночей.
— Тогда получается, что чем дольше мы удерживаем тебя и не отдаем в лапы Мокате, тем меньше его шансы на успех, потому что планеты расходятся? — сделал вывод Рекс.
Де Ришло молча вздохнул. В утреннем свете лицо его выглядело серым и измученным.
— В таком случае, — медленно сказал он, — с наступлением сумерек Моката снова соберет всю свою дьявольскую рать и бросится в новое наступление.
Ночь будет трудная. Схватка предстоит не на жизнь, а на смерть.
ЧЕТЫРЕ ВСАДНИКА
С восходом солнца к Рексу окончательно вернулось характерное для него бодрое расположение духа.
— У нас уйма времени. Давайте-ка займемся дневными заботами, а ночь подождет, — заявил он с неистребимым оптимизмом. — Первым делом — надо хорошо и вкусно позавтракать.
Герцог улыбнулся:
— Никаких возражений. Да и нам просто нельзя здесь больше оставаться. А уж за едой обсудим, где лучше всего спрятать Саймона.
— К сожалению, в таком виде его никуда не повезешь, — ухмыльнулся Рекс, — в чем мама родила далеко не уедешь. Коврик вместо штанов, плащ сверху — смешно.
Саймон прыснул со смеху и прикрыл рот рукой. Друзья хорошо знали эту его привычку и были счастливы видеть его снова таким, каким он был раньше.
— Вид у меня, должно быть, дурацкий, — он опять захихикал, — да и холодно в конце-то концов. Уж давайте кто-нибудь, съездите за одеждой.
— Бери машину, Рекс, — сказал герцог, — и дуй в Амсбери. Стучись в первый же попавшийся магазин и во что бы то ни стало добудь этому Адаму приличное современное одеяние. Кстати, деньги у тебя есть?
— Завались, я же вчера собирался в Дерби, на первые весенние скачки. И если бы не подвернулось это Дельце… В общем, у меня полсотни наличными.
— Хватит за глаза, — согласился де Ришло. — Мы ждем твоего возвращения здесь.
Когда Рекс повернулся и пошел по траве к стоявшему на стоянке «хиспано», герцог обратился к Саймону.
— Скажи мне, пожалуйста, — начал он, — сейчас, пока Рекса нет. С чего это все у тебя… я имею в виду — как это они тебя втянули?
Саймон улыбнулся.
— Видишь ли, — помедлил он, — пусть это не покажется тебе странным, но частично виноват ты сам.
— Я? — воскликнул герцог. — Но почему? Объясни же толком.
— Я ни в коей мере тебя не виню, не подумай. Но помнишь, как однажды мы оба сидели на Рождество в Кардиналз Фолли? Началось с того, что ты стал рассказывать об алхимиках, о том, как они в старину обращали в золото неблагородные металлы.
— Да, я помню, — де Ришло кивнул, — ты еще засомневался, было ли такое на самом деле. Если мне не изменяет память, я тогда привел в качестве примера известного ученого Гельвеция. Он отвергал все притязания алхимиков, пока однажды один из них не посетил его в Гааге в декабре 1666 года. Гельвеций добыл у него из-под ногтей небольшое количество какого-то красноватого порошка, с помощью которого потом превратил крохотные доли свинца в чистое золото. Ты мне тогда не верил, хотя я убеждал тебя, что результат этого эксперимента был проведен и подтвержден не кем иным, как самим Спинозой.
— Все правильно, — сказал Саймон, — я отнесся скептически, но меня это заинтересовало. Я не поленился и проверил, насколько это было возможно. И больше всего меня поразило именно свидетельство Спинозы, чьи беспристрастие и объективность сомнений не вызывают.
— Да и Гельвеций был ученый не хуже, если уж на то пошло.
— Я знаю. Кроме того, я раскопал свидетельства Повелия — главного инспектора голландского монетного двора. По его просьбе семь лучших ювелиров Гааги проверили полученный металл и пришли к единодушному заключению, что это золото высшей пробы. Можно, конечно, предположить, что Гельвеций обманул их всех и подсунул обычный кусок золота, но тогда совершенно непонятно — зачем ему было нужно умышленно вводить всех в заблуждение, у него не было никаких мотивов. Он всегда заявлял, что не верит в алхимию, но он не мог это ни подтвердить, ни опровергнуть — порошка-то больше не было. По этой же причине не правы те, кто думал, будто он решил основать некую фиктивную мастерскую на подобной технологии. Ученой славы он получить от этого также не мог, потому что открыто признавал, что порошок украден у незнакомца. Ну а затем я обратился к исследованиям Беригора из Пизы и Ван Хельмонта.
— И что же ты о них думаешь? — уставшее лицо герцога выражало неподдельный интерес.
— О, после знакомства с их работами я уже готов был поверить во что угодно. Ван Хельмонт был величайшим химиком своего времени, и он, как Гельвеций, всегда заявлял, что идея превращения неблагородных металлов в золото не стоит и выеденного яйца. Но к нему тоже пришел незнакомец и дал немного таинственного порошка, он повторил эксперимент, и результат был положительный. И опять же мы должны пом-нить — никакой личной выгоды он не преследовал.
— Имеется много других похожих случаев, — заметил герцог. — Раймонд Лалли делал золото для короля Англии Эдварда III, а Джордж Рипли передал такого металла на 100 тысяч фунтов рыцарскому ордену Родеса. Император Саксонии Август оставил после себя 17 миллионов, а Папа Иоанн XXII из Авиньона — 25 миллионов флоринов, суммы по тем временам просто гигантские. Оба жили небогато, доходы их были весьма скромными, и таких состояний им бы не скопить и за сто лет. Но оба были алхимиками. Только этим можно объяснить их поистине сказочные сокровища, найденные после смерти у них в сундуках.