POV
Эдвард
Я шел по бесконечному узкому коридору, погруженному в кромешную тьму, двигаясь вдоль стены в надежде найти выход. Когда отчаяние уже сжало мне горло тугой удавкой, и я потерял всякую надежду на спасение, мои пальцы наткнулись на обжигающе-холодный металл дверной ручки.
Не веря собственному счастью, я дернул дверь на себя и решительно вошел внутрь.
Яркий свет заставил меня на минуту зажмуриться, и, открыв снова глаза, я увидел Беллу.
Она стояла возле распахнутого окна и пристально вглядывалась вдаль. Теплые солнечные лучи весело играли в волосах любимой, а легкий ветерок раздувал ее девственно-белое шифоновое платье, делая Белз похожей на прекрасного ангела, спустившегося с небес, чтобы спасти меня.
Я стоял и, словно завороженный, любовался ею, боясь даже дышать, чтобы не нарушить очаровательность момента.
Видимо, почувствовав мое присутствие, Белла медленно повернула голову и ласково улыбнулась мне, от чего мое сердце сладко сжалось в груди. Я улыбнулся любимой в ответ и сделал шаг в ее сторону, стремясь, как можно скорее, заключить Белз в кольцо своих рук.
Но стоило мне только пошевелиться, как все вокруг стало расплывчатым, эфемерным, а вскоре и вовсе исчезло, подобно миражу в пустыни.
В мгновении ока я оказался совсем в другой комнате – той, которую так старательно пытался забыть уже столько лет, той, которая неустанно преследовала меня каждую ночь. Это была спальня родителей…
Я хотел крепко зажмурить глаза и бежать отсюда без оглядки, но мои ноги словно приросли к полу, отказываясь подчиняться мне. Я не хотел смотреть в сторону широкой кровати с коваными розочками на спинке, не должен был туда смотреть… Но мои глаза уже сами нашли в полумраке комнаты этот запретный объект…
Сегодня кровожадные демоны решили нанести мне сокрушительный удар: то, что я увидел, было хуже всех моих прежних кошмаров, вместе взятых.
Поперек кровати в неестественной позе лежала Белла, одетая все в то же платье, что и минуту назад, только теперь потяжелевшая от крови ткань уже не была белоснежной, а в руке она сжимала цветок орхидеи, очень похожий на те, что я когда-то подарил ей.
Я готов поклясться, что в этот момент физически ощутил, как тысячи острых иголок вонзились мне в сердце. Мое тело замерло, словно окаменело, превратившись в надгробное изваяние. Но моя душа билась в агонии, кричала, стонала и плакала, пытаясь вырваться на свободу, чтобы где-то там, высоко, воссоединиться с прекрасным ангелом – Беллой. Вот только глупая душа не знала, что ей никогда не воспарить в облака, ее место глубоко под землей – в преисподней.
- Нет, пожалуйста, нет… – прохрипел я, протягивая к любимой руку, в которой, непонятно как, оказался зажат нож с длинным, острым лезвием и рукояткой из дорогой слоновой кости – тот самый нож…
Содрогнувшись от ужаса, я попытался разжать пальцы, чтобы выпустить нож, но у меня ничего не вышло: он словно прирос к моей руке, став ее жутким продолжением…
И тогда я закричал… я кричал долго и пронзительно, словно раненый зверь, вкладывая в этот крик адскую боль, отчаяние, безысходность и панический страх – все те чувства, что обрушились на меня мощной лавиной, жестоко сметающей все на своем пути…
…Я проснулся и осознал, что все случившееся не больше, чем просто зловещий сон, но эта мысль не принесла мне и сотой доли облегчения.
Кошмар был таким реалистичным, что я чувствовал, как судорога пронзала каждую клетку моего тела, пульсировала в венах, несясь с сумасшедшей скоростью по кровотоку, захватывая меня всего в бездну отчаяния.
- Это сон, только сон, все в порядке, я здесь, рядом с тобой, теперь все пройдет, все будет хорошо… – дрожащим голосом сбивчиво шептала Белла.
Я обхватил ее хрупкое тело руками, словно любимая могла меня спасти, цеплялся за нее, как утопающий за соломинку. Одно только ощущение теплого, мягкого, нежного тела Белз успокаивало, даря дурманящую негу забытья. Ее пальчики мягко перебирали мои волосы, пробегались сквозь упрямые завитки, она касалась губами моей макушки, целуя, шепча, заговаривая… Окруженный ее ароматом, я сходил с ума, чувствуя, как где-то в глубине нарастает непреодолимое желание обладать ею, делать своей вновь и вновь, будто это могло излечить меня. Я не понимал, что творю, отчаянно нуждаясь в ней до боли.
Теплые губы покрывали мое лицо поцелуями, порхали вдоль скул, очерчивали линию подбородка, касались ямочек на щеках, пальчики гладили брови, прогоняя морщинки, бороздившие лоб. Единственная утешала меня, будто понимая, что спасает меня от самого себя.
Я чувствовал каждый изгиб ее манящего теплого тела через тонкую ткань моей вчерашней рубашки, невесть как оказавшейся на Белле, что была единственной невыносимой преградой между нами. Порывисто, сумбурно, жестоко я срывал с нее последнюю ненужную оболочку. Когда рубашка с плачущим стоном упала на пол, перед моими глазами открылся простор, которым я владел безраздельно.
С маниакальной жадностью я впитывал в себя каждую черту, изгиб, плавную линию тела желанной, любимой женщины, жертвующей собой ради меня. Белз была почти обнажена предо мной; в первых лучах утреннего солнца, просачивающегося сквозь занавески в комнату, ее фарфорово-сливочная кожа сияла, слегка подернутая россыпью мурашек, оттененная легкой розовой дымкой смущения. Белла еще не привыкла быть обнаженной передо мной, хрупкие руки взметнулись к нежным округлостям груди, но мгновение спустя потянулись ко мне. Ее руки, губы, тело, звали меня…
Я с жадностью набрасывался на нее, пробуя на вкус, наслаждаясь ароматом, который усиливался в ямочках за ушками, прячась в изгибах локтей, сводя с ума на упругой плоти груди, отбирал последний крупицы разума в дурмане потаенной женственности. Я целовал, кусал, дразнил, забирал ее всю без остатка, оставляя красные следы на белизне кожи, причиняя боль, каждый мой поцелуй обжигал. Целуя губы любимой, врываясь языком в тепло ее рта, я вновь и вновь узнавал Беллу, вспоминал, запоминал. В её сладкий вкус вдруг влился новый оттенок, он был солоноватым, едва ощутимым, дарующим новую гамму чувств.
Мои ладони обхватывали родное лицо. Я гладил большим пальцам щеки, подернутые розоватым, палевым, как лепесток розы, румянцем и говорил, как она нужна мне, прося отдаться, спасти, зная, что моя любимая не оттолкнет, не откажет…
Я обрушивал свои поцелуи на личико Беллы, рисуя заново ее черты, захватывая мочку ушка в жар рта, оттягивая, покусывая, обводя языком крохотную жемчужину ее сережки. Время от времени я ненадолго замирал, вслушиваясь в сбивчивое дыхание, ощущая дрожь ее тела, чувствуя, как с каждым вздохом вздымается грудь Белз, выгибается ее поясница, соприкасаются наши бедра, разделенные лишь маленьким гладким кусочком кружева ее белья.
Моя рука устремилась к этой последней преграде, мгновенно снимая, отбрасывая в сторону, освобождая мою Беллу для меня. Я исступленно гладил ее тело руками, сжимая пальцы, сдавливая, ощущая всю её хрупкость, осознавая затуманенным мозгом, что, сдави я чуть сильнее, и драгоценная девушка рассыплется в моих руках, как тончайший хрусталь. Но мое тело было неподвластно разуму. Уткнувшись в грудь любимой, я целовал каждый миллиметр кожи, ощущая губами, руками ее персиково-бархатистую мягкость, прикусывая бусины сосков, перекатывая их, срывая приглушенные стоны с губ Белз.
Ее ручки вплетались в пряди моих волос, оттягивали их до боли, вжимали меня, моля: «Еще… еще…» Она притягивала меня к себе, подчиняясь заданному сумасшедшему ритму. Ладони крепко обхватывали ее точеную фигурку, пальцы пробегались вдоль ребер, отбивая на них рваный ритм эклектичной мелодии. Я приподнимал ее тело, желая больше, еще больше…
Я был ненасытен, как изголодавшееся животное. Мои пальцы инстинктивно сжались на талии Беллы, царапнув кончиками ногтей чувствительную кожу, очерчивая прерывистую линию, стремящуюся все ниже, туда, где мне хотелось быть больше всего. Ее вкус, запах, мягкость усиливались стократно, она, отдававшаяся мне, была создана для меня, чтобы спасти, помочь забыться, своей любовью унять мою боль.